Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

«С самого начала речи между ним и всею массой слушателей установилась та внутренняя духовная связь, сознание и ощущение которой всегда заставляют оратора почувствовать и затем расправить свои крылья. В зале началось сдержанное волнение, которое все росло, и когда Фёдор Михайлович окончил, то наступила минута молчания, а затем, как бурный поток, прорвался неслыханный и невиданный мною в жизни восторг. Рукоплескания, крики, стук стульями сливались воедино и, как говорится, потрясли стены зала. Многие плакали, обращались к незнакомым соседям с возгласами и приветствиями; многие бросились к эстраде, и у ее подножия какой-то молодой человек лишился чувств от охватившего его волнения. Почти все были в таком состоянии, что, казалось, пошли бы за оратором по первому его призыву куда угодно… Так, вероятно, в далекое время умел подействовать на собравшуюся толпу Савонарола».

Дмитрий Николаевич Любимов, тоже находившийся среди слушателей, отмечал:

«Думаю, никогда стены московского Дворянского собрания ни до, ни после не оглашались такою бурею восторга. Кричали и хлопали буквально все – и в зале, и на эстраде. Аксаков бросился обнимать Достоевского, Тургенев, спотыкаясь, как медведь, шел прямо к Достоевскому с раскрытыми объятиями. <…>

Достоевского под руку Григорович вывел из ротонды на эстраду, продолжая махать над головою платком.

Председатель отчаянно звонил, повторяя, что заседание продолжается и слово принадлежит Ивану Сергеевичу Аксакову. Зал понемногу успокаивается, но сам Аксаков страшно волнуется. Он вбегает на кафедру и кричит: „Господа, я не хочу, да и не могу говорить после Достоевского. После Достоевского нельзя говорить! Речь Достоевского – событие! Все разъяснено, все ясно. Нет более славянофилов, нет более западников! Тургенев согласен со мною“».

В письме Анне Григорьевне, датированном 8 июня 1880 года, Достоевский пишет:

«Утром сегодня было чтение моей речи в Любителях[80]. Зала была набита битком. Нет, Аня, нет, никогда ты не можешь представить себе и вообразить того эффекта, какой произвела она! Что петербургские успехи мои! ничто, нуль, сравнительно с этим! <…>

Когда я закончил – я не скажу тебе про рев, про вопль восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а любить. Порядок заседания нарушился: все ринулось ко мне на эстраду: гранд-дамы, студентки, государственные секретари, студенты – все это обнимало, цаловало меня. Все члены нашего общества, бывшие на эстраде, обнимали меня и целовали, все, буквально все, плакали от восторга. Вызовы продолжались полчаса, махали платками, вдруг, например, останавливают меня два незнакомые старика: „Мы были врагами друг друга 20 лет, не говорили друг с другом, а теперь мы обнялись и помирились. Это вы нас помирили. Вы наш святой, вы наш пророк!“ „Пророк, пророк!“ – кричали в толпе. Тургенев, про которого я ввернул доброе слово в моей речи, бросился меня обнимать со слезами, Анненков подбежал жать мою руку и цаловать меня в плечо. „Вы гений, вы более, чем гений!“ – говорили они мне оба. Аксаков (Иван) вбежал на эстраду и объявил публике, что речь моя – есть не просто речь, а историческое событие!»

13.19. Студент-медик

Писатель Александр Васильевич Круглов вспоминал, как вскоре после знаменитой пушкинской речи однажды он «шел по Невскому проспекту с медиком-студентом. Навстречу нам, – рассказывает Круглов, – попался Достоевский. Студент быстро снял фуражку.

– Вы разве знаете Фёдора Михайловича? – спросил я.

– Лично я не знаком с ним, – ответил студент. – Я ему не поклонился, я обнажил перед ним голову, как делаю всегда, когда прохожу в Москве мимо памятника Пушкину».

13.20. Папа

Через несколько месяцев после московской речи, 28 января 1881 года, в 8 часов 38 минут вечера Фёдор Михайлович Достоевский скончался от эмфиземы легких.

Если вам случится побывать в музее Достоевского в Кузнечном переулке в Петербурге, вы сможете увидеть там коробку из-под табака фирмы «Лаферм» с надписью карандашом: «28-го января 1881-го года. Сегодня умер папа». Надпись сделана рукой его дочери Любови, которой было тогда одиннадцать лет.

13.21. Друг

Как вспоминала Любовь Достоевская, когда после панихиды по отцу «явился придворный сообщить ей [Анне Григорьевне] от имени Александра II о назначении ей государственной пенсии и принятии решения о воспитании ее детей за государственный счет, она радостно вскочила, чтобы передать это приятное известие своему супругу. „В этот момент я поняла в первый раз, что мой муж умер и что отныне я должна жить одинокой и что теперь у меня нет больше друга, с которым я могла бы делиться радостью и горем“, – рассказывала она мне позже».

Послесловие

Помню, еще учась в университете, я читал статью Анны Ахматовой об эпиграфах у Пушкина – о тех цитатах, которые поэт помещал в начале своих произведений и которые часто отступали от оригинала. Иногда Пушкин сам придумывал несуществующие высказывания, а иногда, как пишет Ахматова, его просто подводила память.