Девушка застыла, увидев в стенах статуи. Обычно ангелов изображали печальными, задумчивыми, погружёнными в скорбь.
Но эти ангелы кричали, впивались ногтями в свои лица, сдирая кожу. Они были полны не скорби, но гнева, бессилия, ненависти и величайшего страдания.
Кто бы ни приказал высечь эти статуи, он явно не мог смириться с утратой тех, кто покоился в крипте.
Должно быть, Эрик во всём Lacroix больше всего любил этот ледяной склеп. Самое глубокое место в замке, самое тёмное, самое труднодоступное. Сюда не проникал солнечный свет, мёртвых не тревожили звуки оживлённого Парижа.
Изабель обернулась, встретилась взглядом с Эриком.
Здесь, на глубине, в этом жутком холоде стихала боль от ожогов, здесь никто не видел его уродства.
Здесь, среди покойников, он чувствовал себя там, где должен был быть. Он ощущал… правильность происходящего.
Эрик закрыл глаза, проведя пальцами по гробу.
— Милый, — прошептала она, сжав фрак на груди. Нужно отвлечь его, нельзя, чтобы он снова решил поселиться здесь и оставить её уже навсегда. — Мне так холодно. Обнимешь меня?
Мужчина подошёл к ней на негнущихся ногах, встал со спины, обхватил девушку сильными руками, крепко прижимая к себе. По дороге сюда он не проронил ни слова, будто бы боялся, что с ними выплеснутся наружу его болезненные эмоции.
Он обнял её так крепко, будто уже прощался.
Гаскон тяжело вздохнул, глядя на них. Он уже отдышался. Скрестив руки на груди, начальник прислонился поясницей к каменному гробу, словно это был стол в его кабинете.
— Терпеть не могу это место, — он потёр губы, ему хотелось курить. — Но оно довольно функционально. Когда решаешь избавиться от целого семейства, нужно где-то… хранить тела.
Эрик крепче стиснул Изабель в объятиях.
— …зачем? — произнесла девушка.
— Чтоб следствие на нас не вышло. Видишь ли, Идо… мы планировали убить каждого из этой чёртовой семейки. Глаз за глаз, зуб за зуб.
Изабель провела ладонью по руке Эрика. Ей показалось, что его кожа стала совсем ледяной, такой же холодной, как и воздух в крипте.
— Мы подстраивали всё таким образом, чтобы каждый месяц Леру натыкался на труп родственника, — Гаскон растёр озябшие руки. — Конечно… провернуть такое сложно. Рано или поздно даже самая безмозглая семейка заподозрит неладное и сбежит. Поэтому, чтобы заманить сюда родителей, мы использовали детей.
— Вы…
— Дай мне закончить, Идо. Мы не убивали их. Не смогли. Похищали — да, запугивали — да, держали в плену — да. Но не убивали. Возможно, напрасно. В конце концов, все они остались без семьи.
Не выдержав, он закурил, грея заледеневшие пальцы сперва о пламя зажигалки, потом — об огонёк сигареты. После первой глубокой затяжки затхлый воздух крипты разбавился горьким сигаретным дымом.
— А ещё Леру должен был понять, что всё это не было самоубийствами. Что это было местью. И поэтому на телах должны были оставаться одинаковые метки. Чтобы и следствие, и Леру понимали, с кем имели дело, — начальник снова затянулся, выдохнул струйку дыма. — Поэтому каждого для начала нужно было опоить опиумом.
Гаскон поднял взгляд на Эрика и напрягся. Изабель чувствовала дрожь в руках возлюбленного.
— Часть семейки покинула мир без лишних мучений. Но не все, — Гаскон хмыкнул, глядя в сторону. — Лоретт назвала нам имена причастных к поджогу. Им опиум был противопоказан. Они умирали от пыток.
Изабель прерывисто вздохнула.
— Ты знакома с Вивьен де Валуа? — после недолгого молчания спросил Гаскон.
— …да, — девушка опустила взгляд в пол. Она заметила, что в крипте не было паутины, не было червей, крысиного помёта. За этим местом тщательно ухаживали. Господи, как же часто Эрик спускался сюда? — Я видела её на больничной койке.
— Валуа?
Эрик не ответил. Изабель сжала его пальцы, поднесла к губам и поцеловала их, оставив красный след помады на шёлковой перчатке.
Она прекрасно знала о его привычке замыкаться в себе, сбегать от реальности. Так Эрик время от времени защищался от боли.
Он… такой ранимый. Только об этом знали далеко не все.
— Продолжайте, — произнесла Изабель. — Что случилось с виновными?
Или по-другому: что сделал с ними Эрик?
Гаскон отвёл взгляд, пожав плечами.
— Мы с Бодлером не могли решить что больнее: ожоги третьей-четвёртой степени или освежевание, — он сделал паузу, доставая сигарету из пачки, глубоко затянулся. — Потом это было неважно. С тех самых рук, которыми они подожгли поместье Валуа, с их замаранных кровью ладоней, мы срезали кожу.
Изабель задрожала.
— Без наркоза, — произнёс Гаскон, — лоскуток за лоскутком.
Он выдохнул струйку дыма.
— И от их криков мы чувствовали только наслаждение.
Изабель надолго умолкла.
— Почему… — наконец, выдохнула девушка, чувствуя, как глаза замерцали от непрошенных слёз, — почему вы так спокойны? Это же люди!
В ответ Гаскон грустно, невесело рассмеялся, выдыхая дым. Никогда прежде Изабель не видела от него такой реакции, такого титанического спокойствия.
Лучше бы по привычке ругался, отдавал приказы, ставил на место!
Но не это…