Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– После нас, воинов, приходят дипломаты… Они похожи на портных с очень большими ножницами… И они обыкновенно обрезают лишнее… Подвигов русского оружия вы видели довольно. Надеюсь, виденное послужит вам материалом для новых поэм… Как я говорил уже вам, именно эта мысль и побудила меня разрешить вам приезд в действующую армию… Художник Машков со своим карандашом и кистью, вы со своим несравненным пером, – вы, надеюсь, оставите память в русском искусстве о сделанной нами кампании… Прошу иметь в виду, что я разрешил вам приезд на свой риск: как к этому отнесется государь, я не знаю… Но оправданием мне послужат, конечно, ваши новые поэмы… такие, как «Полтава», например.

– Я думаю, граф, что напишу что-нибудь гораздо лучшее, чем «Полтаву»!

На это отзывается Паскевич небрежно:

– Ну да, я надеюсь… А в воспоминание о том, что вы видели, я хотел бы подарить вам вот эту саблю!

И он снимает со стены одну из сабель и подает Пушкину.

Этот неожиданный подарок очень нравится Пушкину. Он говорит быстро:

– Благодарю, граф. Это самый лучший подарок, о котором я мог бы мечтать! – Тут же он вынимает саблю из ножен и поворачивает ее, любуясь блеском. – Прекрасная сабля! Это настоящая дамасская сталь! Такою саблей с одного удара можно отсечь голову любому барану!.. Я вам очень благодарен, граф!.. И сегодня же, если получу подорожную, позабочусь о выезде в Тифлис!

Он делает глубокий поклон, держа в одной руке ножны и шляпу, в другой саблю, чем заставляет слегка усмехнуться Паскевича.

– Вложите же ее в ножны! Что значит штатский! Совсем не умеет обращаться с холодным оружием! Прощайте!

Он протягивает поэту руку и добавляет:

– Я не мог уберечь от смерти Грибоедова, и для меня было бы на всю жизнь позором и стыдом, если бы я не уберег и вас!

Пушкин откланивается и уходит, только у самой двери сумев наконец вложить кривую саблю в ножны.

Вольховский, улыбаясь, глядит ему вслед, говоря:

– Теперь он будет искать барана, чтобы попробовать на нем саблю!

– Да, – вот ведь и умный человек, но, признаюсь, я буду рад, когда он наконец уедет! Скажите, пожалуйста, чтобы подорожную и все бумаги ему выправили сегодня же!

– Слушаю, ваше сиятельство.

– А кто, кстати, его невеста, не знаете? Правда, он мне что-то говорил об этом как-то у меня за обедом, но я пропустил мимо ушей и не вспомню.

– Будто бы красавица… Шестнадцати лет, только что начала выезжать… По фамилии Гончарова… Из калужских.

– А-а! Шестнадцати лет и красавица!.. Это кое-что объясняет мне в его странностях… Но Пушкин и шестнадцатилетняя красавица его жена – это… это уж, воля ваша, во-об-ра-жаю, что это такое будет!

И, позабыв на время смертельно раненного Бурцова, покачивая тихо головой, начинает смеяться Паскевич.

Глава шестая

Две смежные комнаты: столовая и спальня Натальи Ивановны в доме Гончаровых в Москве, на Никитской. Комнаты разделены тонкой стеной, и в одной, столовой, сидят за поздним завтраком девицы Гончаровы, Сережа, Катерина Алексеевна, Софья Петровна; в другой, спальне, лежит на диване укрытая до подбородка одеялом Наталья Ивановна, а около нее на стульях сидят две странницы, одетые как монашенки.

Говорят в столовой

– Да ведь граденаплевая материя теперь стала больше идти на шляпки… или даже морелевая, – стремится поведать свою осведомленность в модах Катерина Алексеевна.

– Цвета райской птички желтой, – уточняет этот вопрос Софья Петровна.

– Канарейки, – подсказывает шаловливо Сережа.

На что отзывается важно, как старшая, Екатерина Николаевна:

– Да, да… Будто канарейка, райская птичка!

– Да и цвет ведь совсем не канареечный, хи-хи! – считает нужным развеселиться Софья Петровна.

– А какой же такой еще желтый?

– Вовсе это тебя не касается! Пей кофе и уходи к себе в классную! – прикрикивает на брата Александра.

Но Сережа не сдается.

– А я хочу знать, какого именно цвета в раю бывают птички!

Вздохнув, Катерина Алексеевна говорит о модах на дамские шляпки:

– Нет, Сережечка, это совсем не мужское дело!

– Как же так не мужское? Будто мужчины и в рай совсем не попадают, а одни только женщины! Какие хитрые! – шалит Сережа.

– Надоел! Отстань! – обрывает его старшая сестра, а Натали горячо обращается к Катерине Алексеевне:

– Вчера в театре у Щетининой Лидии шляпка была в мефистофельских лентах! Ах, как не идет! Блондинка, и вдруг – мефистофельские ленты!

– А какие же были ленты? Пунцовые с черными зубчиками или же черные – с пунцовыми? – очень живо интересуется Катерина Алексеевна.

Не менее оживленно отвечает Натали:

– Пунцовые, широкие… и зубчики тоже крупные. Как это совсем не к лицу такой блондинке! И цвет лица от них кажется бледный!

– Ну, что же делать, когда мода такая! – вмешивается Софья Петровна. – Моде ведь не прикажешь, хи-хи-хи? Сделать еще тартинку, Наташечка?

Но Натали морщит свое крупное красивое лицо:

– Не хочу, надоело! Каждый день все одно и то же!

Говорят в спальне

Одна из странниц, сидя в почтительном отдалении от Гончаровой, но наклонясь к ней, насколько может: