Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Я, дедушка, решительно ничего не говорила, – очень громко и раздельно отвечает та.

– Ну да, ну да… Значит, послышалось… Идем-ка, Сережа! Идем со мною!

И он уходит, уводя Сережу.

А Софья Петровна еле могла дождаться его ухода. Она – вся внимание и слух, спрашивая Натали:

– Что же Пушкин говорил, Наташечка?

– Он? Он ничего не говорил… Он только смотрел издали… И только на меня одну… Даже неловко мне было, – отворачиваясь, сообщает ей Натали.

– Значит, очень наша Наташечка глубоко ему в сердце вошла! И на Кавказе был, и сколько девиц, должно быть, видел, а уж краше Наташечки не нашел! – сладко рассыпается с другой стороны Натали Катерина Алексеевна.

– Пожалуй, ночь от этого не спал и вдруг придет сегодня? А, Наташечка? – уже представляет приход Пушкина Софья Петровна, а Александра живо спрашивает:

– Зачем? Предложение Натали сделать?

Но рассудительно и недовольно замечает старшая сестра:

– Мама не хочет об этом деле даже и слышать, ты разве не знаешь? И в самом деле – жених! Никакого положения в свете и состояния тоже никакого нет!

– А может быть, он Наташечке нравится? – мечтательно подпирая щеку полной рукой, не хочет расстаться с мыслью о женихе-сочинителе для Натали благодушная Катерина Алексеевна.

Однако Натали делает гримасу и передергивает плечами:

– О нет, нет! Он мне показался даже немного страшным!

И в понятном для всех невест волнении она вскакивает с места.

Говорят в спальне

– И что же, сразу почувствовала ты себя здоровой? – спрашивает с любопытством Наталья Ивановна вторую странницу.

– Как рукой сняло! Прямо, матушка-барыня, право слово, как все одно опять я на свет родилась: легкость такая во всех косточках оказалась! – с жаром объясняет вторая странница. Но первая тоже не хочет лишиться внимания московской барыни; она вспоминает:

– А вот же и в Соловецком монастыре было такое… Одного болящего привезли: сидит согнувшись весь, вроде у него сухотка в спине… И что же вы думаете, матушка-барыня? При всем народе ведь было: только что монах над ним, о. Силантий, – он малой схимы считался, так что с народом еще он общаться мог, – только молитовку прочитал с верой, только его святой водицей покропил, – вздохнул он так, болящий (глубоко вздыхает) и, глядим, спинушку свою разгибает-разгибает и встал! И до чего ж большой человек оказался, прямо ужас, какой высокий!.. Ну, да уж до вершняка вот дверей этих вполне дохватил бы!

И она внимательно глядит то на Гончарову, то на вершняк дверей ее спальни.

Между тем в столовой отворяется дверь из прихожей, и молодой лакей возвещает таинственно: «Господин Пушкин!» – и тут же из этой отворенной двери влетает в столовую гулкая кожаная калоша Пушкина, который спешит раздеться.

В столовой все ахают при виде этой неожиданно влетевшей, как неприятельская бомба, калоши, которая стремительно подхватывается лакеем, и вот входит Пушкин. Он в сюртуке. У него торжественный, хотя и несколько стесненный вид теперь, когда он видит перед собою не одну Натали, которую хотел бы видеть, а несколько женских лиц, из которых два откровенно восторженных. Но это – лица старых приживалок; им вообще положено то ужасаться, то восторгаться, то ахать. Лицо Екатерины Николаевны холодно неприязненно, лицо Александры Николаевны, как будто втайне обиженное, и, наконец, лицо единственной, ради которой он пришел сюда, Натали, непроницаемо спокойное лицо благовоспитанной барышни, даже нисколько не покрасневшей при его приходе, хотя она и уверена, что он пришел сделать ей предложение.

Легкий налет отчужденности этой замечен Пушкиным, и им овладевает натянутость, неестественность, скованность движений, иногда свойственные ему в чужой для него обстановке. Он здоровается со всеми девицами, робко уже глядя на Натали, и с Софьей Петровной, которая выражает блаженство всей своей напряженной фигурой, и с Катериной Алексеевной, у которой теряет способность закрываться рот. Как старшая здесь за столом говорит Екатерина Николаевна:

– Мы завтракаем, г-н Пушкин… Налить вам кофе? Садитесь!

Глядя на Пушкина, она успевает взглянуть и на Натали и показать ей глазами на дверь в спальню матери, и Натали уходит туда.

– Благодарю вас, м-ль, я только что завтракал… Я хотел бы увидеть вашу маму, – говорит Пушкин, садясь.

– Она больна, – холодно отвечает Екатерина.

– Как так? А мне не сказали об этом… там, в театре! – пугается Пушкин.

– Вчера еще она была здорова… – политично замечает Александра.

– Она больна несерьезно, я думаю, – скрепляет это замечание старшая сестра.

Войдя в спальню, Натали некоторое время не решается даже и говорить о Пушкине – так занята странницами мать – и только под ее недовольным и даже изумленным взглядом шепчет:

– Мамáн! Пришел Пушкин!

– А-а! Пушкин? Он приехал, значит? Что же ему надо днем? – чрезвычайно неприязненно к гостю спрашивает Наталья Ивановна.

– Он хочет видеть вас, мама́… – намекающе говорит Натали.

– Ах, так!.. Он… должно быть, с матримониальными целями! – догадывается Наталья Ивановна. – Он в чем? Во фраке?

– Кажется. Впрочем, я не заметила… Так что же ему сказать?