Невидимая Россия

* * *

Григорий сел в трамвай, посмотрел на непроглядное серое небо. Как когда-то в тюрьме, пришла мысль о самоубийстве, только тогда она облекалась в трагические резкие формы, сейчас хотелось лишь отдыха и спокойствия, хотя бы спокойствия могилы. — Господи, — стал молиться Григорий, — дай терпения и силы. Мысль, что теперь можно находить успокоение в молитве, обрадовала и укрепила. — Да, если бы я не пришел к вере, то, наверно, всё-таки рано или поздно, покончил бы с собой, — подумал он, постепенно успокаиваясь. Завтра нажму по всем линиям, похожу в городе по учреждениям, поговорю с хозяйкой — где-нибудь, как-нибудь да устроюсь.

* * *

Птицы громко щебетали. Григорий сидел за столом в комнате хозяев и ничего не делал. Прошло две недели, все возможности устройства на работу были исчерпаны. В двадцати местах произошло то же, что в рентгеновском кабинете. Деньги подходили к концу. Щебетанье птиц, солнце и синее весеннее небо не радовали Григория. Так оставаться не может. Не жить же мне на заработок Леночки. Может быть, поехать к брату в тайгу, но это означает капитуляцию. Брат оторвался от всех, даже не пишет. Среди кого там создавать организацию? Надо устраиваться ближе к Москве.

Потянуло к своим. Скоро должен приехать Павел. Договорились выбрать один город, но что он будет здесь делать? Поеду-ка я в Москву и встречу его там, всё-таки между своими легче. Может быть, сумеем оттуда получить назначение куда-либо в провинцию.

* * *

Поезд подходил к родному городу. Опять был рассвет и опять Григорий стоял у окна и смотрел на дачные места и проносящиеся мимо платформы пригородных станций. На вокзале, в сутолоке и шуме, Григорий на минуту почувствовал приятное возбуждение столицы. Не надо давать себе раскисать, из любого положения есть выход.

Леночка обрадовалась, увидя брата.

— Знаешь, Алеша устроился на канале, освобождается и продолжает работать чертежником. Приличный оклад, комната, паек, главное, без всяких мучений. Павлик освободился, приехал третьего дня и живет пока у Желтухиных. Я ужасно рада тебя видеть.

Григорий забыл все свои горести и крепко обнял сестру.

Глава четвертая ОСВОБОЖДЕНИЕ ПАВЛА

Павел был опьянен Москвой. Его среда изменилась меньше, чем среда Григория. Выйдя с вокзала, Павел задал себе вопрос — к кому первому ехать? И после короткого колебания поехал к Осиповым.

Открыла дверь Надежда Михайловна, всплеснула руками, заплакала. Алексей Сергеевич, конечно, сидел за своим любимым столиком, конечно, что-то писал и, конечно, шептал себе под нос. Увидя Павла, старик вскочил, уронил на пиджачишко недокуренную папиросу и пошел к Павлу с распростертыми руками. Николай уходил за хлебом и вернулся почти тотчас же.

— Подоспел как раз во время, — радовался Алексей Сергеевич, — через неделю Пасха. Ты что же, наверно, тоже в Тулу?

— Еду в Тулу.

Павел совсем и не думал о Туле, он был полон одним: я, наконец, в Москве и я, наконец, у Осиповых.

— Тут твоя тетушка всё заходила, — продолжал, переходя на обычный добродушно язвительный тон, Алексей Сергеевич, — Лидия Николаевна, такая шикарная дама. Всё продукты для посылки приносила, сама посылать боялась. Ты к ней зайди, она тебя очень любит.

Упоминание о тете Лиде вызвало в Павле новую волну воспоминаний. Детство, старший двоюродный брат. Привязанность, юношеские мучения, вызванные отходом брата куда-то в другой реальный и такой пошлый мир. Брат Володя — это детство. Юность Павла и начало подпольной работы увели его далеко от тети Лиды и брата, разрыв с которым в свое время был первым настоящим горем.

Павлу очень хотелось расспросить Николая о делах организации, но он не хотел этого делать при родителях, а обрадованные старики от него не отходили.

— Ну, а как, по вашему мнению, выглядит Григорий, не сломил его лагерь? — спросил Павел.

— Григорий стал совсем нашим и даже в Бога уверовал. Николай говорит, что, как товарищ, в самое тяжелое первое время он держался превосходно. Алексей Сергеевич свернул цыгарку и закурил.

Надежда Михайловна накрыла на стол и стала угощать гостя всем, что имелось в доме: чаем, черным хлебом и клюквенным вареньем.

— А как на воле с продуктами, — с тревогой спросил Павел.

— Карточки, — коротко ответила Надежда Михайловна, — теперь лучше стало, в 1931, 32 годах было совсем плохо.

После чая Павел, наконец, уловил момент поговорить с Николаем с глазу на глаз. Сели они опять-таки в той же оконной нише, в которой месяц тому назад Николай говорил с Григорием, и Николай опять повторил свои аргументы ухода от политики в церковную жизнь.

— Значит, здесь по нашей старой линии всё в упадке и развале? — с болью в сердце спросил Павел.

— Я недостаточно знаю, что делает Борис, — ответил Николай, — остальное всё в упадке.

— Я тебя, Николай, не вполне понимаю: как это можно уйти в одну церковную жизнь. Ведь без свержения большевистской власти Россию спасти всё равно невозможно даже и в духовном плане.

Павел воспринимал новую точку зрения друга гораздо болезненее, чем Григорий.