Невидимая Россия

— Ты оглядись хорошенько и подумай о том, что происходит вообще в мире, а потом мы с тобой поговорим, — ответил Николай мягко. — Я боюсь, что всё человечество вступило в период общего нравственного упадка и поэтому зло большевизма имеет все шансы на дальнейшее распространение. Ты представляешь себе, что происходит в Германии?

— Очень плохо, но, как мне казалось, Гитлер удачно подавил коммунизм и есть надежда на то, что он сможет стать во главе антикоммунистического движения Европы.

— Боюсь, что это не так, — нахмурился Николай, — правда, вопросы социальные национал-социалисты, повидимому, разрешили, с нашей точки зрения, правильно и разумно, но в духовной области расовая теория мало чем отличается от материализма коммунистов. Массовое истребление евреев ничем не лучше раскулачивания.

Павлу было нечего возразить, но согласиться с Николаем тоже не хотелось, — уж очень тяжело было разочаровываться в надеждах, возложенных на победителя коммунизма в Германии.

— Я думаю, что всё, что до нас доходит о Гитлере и национал-социалистах, искажено и преувеличено, — сказал он.

— Достаточно, что их учение выросло из ницшеанства, — возразил Николай.

— Знаешь, — вдруг вспылил Павел, — я замечал, что у некоторых людей при большом увлечении религией появляется политическое безразличие и пессимизм. Рассуждают так: всё равно перед концом мира зло должно победить, останется только кучка верных, остальные подчинятся власти антихриста, а поэтому нечего и стремиться к христианизации государства. Это похоже на каррикатуру в юмористическом журнале «Крокодил»: истопник пришел с лекции о будущем земли и спрашивает управдома: «А что, товарищ управдом, лектор говорит, через миллиард лет земля всё равно замерзнет, так, может быть, прекратить топить центральное отопление?».

На этот раз задет был Николай. Бледные щеки покрылись румянцем, глаза потемнели и в них даже промелькнул дикий осиповский огонек. В следующее мгновение Николай сдержался и ответил почти спокойно:

— Я не собираюсь осуждать политическую борьбу, но лично чувствую большее призвание к другому. Вам я готов помочь всем, чем могу, и в любое время.

— А как вы организовали приход в подполье? — спросил Павел.

— С духовенством, находящимся в ссылке, поддерживается постоянная связь; церковная утварь, богослужебные книги и библиотеки спрятаны по частным квартирам; требы совершаем на дому и, кроме того, собираемся в нескольких местах на тайные богослужения.

— Вы, что же, поддерживаете Петроградского митрополита Иосифа?

— Мы не так крайне отрицательно относимся к официальной Сергиевской церкви, хотя и уверены, что она не на правильном пути.

— А как ты, вообще думаешь, рухнут большевики, или это только наши иллюзии и надежды. — Павел задал вопрос, на который не было и не могло быть точного ответа.

— Это нас не касается, — возразил Николай. — Я тебе отвечу твоим же примером с управдомом, истопником и задачей данного поколения. Ведь борьба идет не за временные переходящие ценности, и я ее воспринимаю более в мистическом, чем в историческом плане. Мы боремся не потому, что высчитали, что успех возможен в такой-то или такой-то степени, а потому, что не бороться мы не можем, стало быть, вопрос быстрого успеха должен стать второстепенным. Масштабы борьбы таковы, что мы можем думать только об исполнении своего долга.

* * *

Павел не без трепета переступил порог комнаты Сергея Ивановича. Профессор сидел за письменным столом и работал. Увидев Павла, он вскочил почти с молодой живостью:

— Слава Богу, наконец… Ну, что же? Возмужал, окреп, немного огрубел, но бодр попрежнему и не сломлен налетевшим шквалом. — Сергей Иванович говорил шутливо, немного театральным голосом, а на глазах, из-под очков, поблескивала какая-то влага. — Действовал согласно конспиративным инструкциям: сам не переписывался, передавал тебе посылки через Осиповых, — продолжал он всё-таки взволнованно. — Тут ко мне заходил такой крепыш, русский добрый молодец Петров. Я уже его в этих делах слушался. Ну, садись, садись, пообедаем, поговорим. Ты не очень спешишь?

— Я только сегодня приехал и могу пробыть в Москве десять дней.

— А в столицу не пускают?

— К сожалению, не пускают.

— Ну, ничего, ничего. Главное, жив и здоров — всё остальное постепенно наладится. Садись, через час обедать будем, а сейчас рассказывай.

— Я, по совести сказать, сам с удовольствием бы послушал. Всё-таки от Москвы мы были очень оторваны. Замерло тут, повидимому, всякое брожение, прошел благоприятный момент.

— И да и нет.

Павлу было ясно, что профессор, как и он, не сломлен.