Невидимая сила. Как работает американская дипломатия

Обмен дипломатическими заявлениями чаще всего был отнюдь не забавой. Как-то раз мы без перерыва просидели семь часов, излагая и обсуждая имеющуюся у нас секретную информацию о том, что китайские государственные институты, включая Народно-освободительную армию Китая, занимаются коммерческом кибершпионажем. Китайцы все отрицали. Но в широком смысле в самой постановке вопроса заключалось некое внутреннее противоречие, вызывающее когнитивный диссонанс. Китайцы, по крайней мере в то время, считали проводимую нами границу между шпионажем в целях национальной безопасности и кибершпионажем для получения коммерческих преимуществ искусственной. По их представлению, государство должно было использовать любые имеющиеся в его распоряжении средства для получения преимуществ – не важно, политических или экономических. Мы подчеркивали, что будем решительно отстаивать различия между этими видам шпионажа, и тоже показывали зубы. После того, как множество предъявленных конкретных доказательств ни в чем не убедило китайцев, а опасения президента США были отклонены или проигнорированы, мы объявили о возбуждении уголовных дел против нескольких китайских сотрудников спецслужб. Вероятность того, что эти люди когда-либо предстали бы перед американским судом, была нулевой, но мы таким образом выразили нашу позицию, и китайцы в конечном счете в целом согласились с нами, значительно сократив масштабы киберкраж коммерческой информации.

Неустанные усилия Джона Керри в области решения проблемы изменения климата и запоздалое понимание китайским руководством того, что отравление собственного населения – верное средство возбуждения ненужных ему внутренних беспорядков, привели к дипломатическому прорыву – подписанию Парижского соглашения по климату 2015 г. К сожалению, других прорывов не наблюдалось. Разногласия между нами росли, равно как и риски столкновения. Дипломатия играла решающую роль в снижении напряженности и поиске путей решения вопросов в тех областях, в которых это было выгодно обеим сторонам. Обама верил, что «Тихоокеанский век» будет способствовать притирке набирающего силу Китая и гибких и адаптивных Соединенных Штатов, и упорно работал, чтобы продемонстрировать нашу приверженность этой концепции. Но китайцы становились все более самоуверенными и все яснее видели проблемы, с которыми сталкивались США. Это неизбежно должно было привести к проверке друг друга на прочность, чтобы выяснить, чья версия регионального порядка победит. Ничто не имело такого значения для американской внешней политики, как результат этой большой игры.

* * *

Хотя президент Обама пытался «восстановить внешнеполитическое равновесие», в долгосрочной перспективе делая упор на Азию, он понимал, что мы должны по-прежнему вкладывать капитал и в наших ближайших союзников в Европе. И Обама, и госсекретарь Клинтон стремились укрепить трансатлантические связи, и прежде всего с Германией, Францией и Соединенным Королевством. Особенно продуктивные отношения у Обамы со временем сложились с канцлером Германии Ангелой Меркель, чей блестящий интеллект и сугубо деловой стиль работы он ценил очень высоко. Хотя наши главные европейские союзники временами страдали приступами ревности, видя, что администрация Обамы уделяла все больше внимания азиатскому региону, ничто по-прежнему не имело такого значения с точки зрения наших глобальных интересов, как трансатлантический союз. Прочные связи с европейскими партнерами были важны и для другого приоритета игры вдолгую – возобновления усилий в области налаживания отношений с Россией.

Подход Обамы к России вначале был осторожным. Принимая власть, он сказал в одном из телевизионных интервью, что, по его мнению, имеет смысл изучить возможность «перезагрузки» отношений с этой страной. У нас по-прежнему были серьезные разногласия в связи с российской агрессией в Грузии, а также немало других проблем, но существовали и точки соприкосновения – почва, которую можно было бы вспахивать более эффективно. Во время избирательной кампании 2008 г. Обама говорил о своем твердом намерении ослабить угрозу ядерной войны, готовности вести прямой диалог с иранским режимом и заинтересованности в более эффективном подходе к войне в Афганистане. Все эти приоритеты выиграли бы от оздоровления американо-российских отношений.