Невидимка и (сто) одна неприятность

— Мисс Хэмптон, вы сегодня рассеянны. Я понимаю, что уже конец недели и вы устали, но соберитесь, пожалуйста, это важно.

Вредный, отвратительный, мерзкий, наглый Лагранж!

Я кусала губы, вспоминала, как ночью их целовали, и злилась, злилась, на себя, на него…

— Ну вот, Элалия, уже лучше. Стоило только чуточку сосредоточиться, вы молодец.

Я с удивлением уставилась на свернувшееся клубочком в ладонях заклинание — развести их и вода польется в заготовленную чашу. Оно не мигало, не мерцало, не выворачивалось из пальцев верткой ящерицей, не рассыпалось, не разбухало бесконтрольно, грозясь взорваться.

Не веря своим глазам, я медленно и осторожно выпустила нити, и ручеек звонко ударил о дно металлической чаши, наполняя ее до краев… и вода едва не полилась на пол. Зачарованная зрелищем того, что у меня получилось, я забыла пережать подачу, и это с улыбкой сделала за меня наставница, слегка пожурив.

Это было странно. Обычно в таком состоянии — когда эмоции били через край и захлестывали с головой, у меня вообще ничего не получалось.

Стоило мне об этом подумать, как получаться перестало, но миссис Кроуч, наш специалист по стихийной магии, все равно осталась довольна, и обещала рассказать мужу о моих успехах.

К обеду желудок, оскорбленный внезапной голодовкой, начал всерьез бунтовать. Я даже задумалась, может, пойти все-таки. Быстренько запихну в себя еду — и шмыг из столовой. И вовсе не обязательно даже встречаться с ним глазами, можно сделать вид, что его там нет.

А если он заговорит? А если перехватит? А если еще что-нибудь выкинет?..

Нет, решено, потерплю до ужина.

Предупредив наставницу, что у меня болит живот, поэтому на обед я не пойду, а пойду в медотсек, чтобы не потеряли, я уныло побрела в северную башню. Там тихо и никого нет…

Никого.

...кроме Даниэля Лагранжа.

Он сидел, привалившись к стене, а рядом на полотенце были разложены хлеб, сыр, мясо. И все это умопомрачительно пахло, наполняя рот слюной.

Я застыла в дверном проеме. Даниэль, соорудивший бутерброд, но не успевший донести его до рта тоже замер.

— Что ты тут делаешь?! — вопрос мы задали одновременно и следом за ним в воздухе зависла продолжительная тишина.

— Даю тебе спокойно пообедать, — первым нарушил ее Лагранж. — А ты?

— Тебя избегаю, — не задумываясь, ответила я.

— А… — глубокомысленно протянул парень и кивнул на полотенце. — Будешь?

Я помедлила. Раз он тут разумнее было бы отправиться в столовую, собственно, я же его избегаю не для того, чтобы с ним пикники на башне устраивать! Но… повернуться к нему спиной и просто уйти что-то мешало.

И мясо с сыром так вкусно пахнут, а в столовой еще не пойми что, может мерзкий суп со шпинатом…

Давай, Лали, уже или туда, или сюда, хватит глупо торчать в дверях!

Мысленный подзатыльник самой себе, как всегда, помог, еще и желудок чуть не выдал громким урчанием, и не дожидаясь очередного его бунта, я быстро пересекла башню и села рядом с Лагранжем.

Мне в руки тут же перекочевал готовый бутерброд, а Даниэль принялся сооружать новый.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я вгрызлась в хлеб, будто не ела месяц, а не полдня, и только затолкав внутрь несколько жадных кусков, не утерпела и спросила:

— Откуда ты все время берешь еду?

— С кухни, откуда же еще? — удивился Лагранж.

— Воруешь? — подозрительно уточнила я.

— Как ты могла такое подумать?! — пробубнил парень с набитым ртом, проглотил и произнес уже четче: — Честно выклянчиваю!

— Но миссис Эванс…

— ...не чужда сострадания к бедным одиноким мальчикам по фамилии Лагранж.

Он трогательно сложил брови домиком, я не выдержала, подавилась смехом и торопливо заткнула себя бутербродом. Почему-то меня совершенно не удивляло, что он смог очаровать даже неприступную миссис Эванс, главную кухарку, владычицу кладовых, даму крайней дородности и такой же суровости.

Этот кого угодно очарует…

— Тебе еще книг привезти? — небрежно поинтересовался Лагранж, протягивая мне бутылку с водой.

— Н-нет… — я запнулась с ответом от неожиданности. — Не надо. Наверное… это все равно бесполезно.

— Что бесполезно?

Я задумчиво жевала, медля с ответом.

— Я хотела вернуть свое наследство, доказав, что отчим его незаконно продал. Но это невозможно.

— Он забрал твои деньги? — не понял Даниэль.

Я помотала головой.

— Нет, не деньги.

Я покосилась на лагранжевский профиль и снова уткнулась взглядом в собственные колени, прикрытые плиссированной юбкой. Стряхнула с них несколько крошек.

И рассказала.

Впервые со смерти отца я рассказывала о случившемся кому-то, кроме матери, до которой пыталась неумело достучаться, когда мне было шестнадцать.

И это оказалось на удивление легко. Я даже не разревелась.

Наверное, все дело было в “если хочешь, никто не узнает” — и я ему верила, когда он это говорил.

— Мне очень жаль, — произнес Лагранж те же слова, что я сказала ему в библиотеке, но у него было время продолжить мысль. — Я подумаю тоже. Может, все-таки что-то можно сделать.