Невидимки за работой

— Вам — заключительную статейку. Вы будете говорить за человека с улицы. Этакого, знаете ли, лодыря, который ничего не достиг в жизни, так как не желает себя утруждать и выучиться чему-нибудь. Такой субъект читает только последнюю страницу газеты, ибо интересуется спортом. А его интерес к спорту выражается лишь в том, что он сидит сиднем и читает спортивную хронику или слушает репортаж о матчах и, конечно, ставит на лошадей. Он — болельщик местной футбольной команды, цитирует заголовки газетных статей, считая, что высказывает свою точку зрения на события дня, и неизменно критикует все, чтобы ни сделал тот или иной представитель власти. И прочее, и прочее. А вы должны сделать из него героя. Зовут его, кстати, Джон Джоунз, и живет он в Бэлхеме.

— А нельзя ли ему называться Джоном Смитом?

— Боже упаси! Ни в коем случае!

Уэлтон сказал это так свирепо, что Халлес опешил.

— Джон Смит совершенно исключается — разве вы не знаете?

Халлес ничего не понимал.

— Ну так пора вам узнать. Этим именем пользоваться никак нельзя.

— Но почему же?

— А потому, что существует подлинный Джон Смит. И несколько лет тому назад этому малому пришла блестящая мысль возбудить против одного писателя дело о клевете, так как в книге писателя выведен отрицательный тип по имени Джон Смит. Между обоими Джонами не было решительно никакого сходства. Вымышленный герой книги был старый человек, лысый и холостой. А настоящий Джон Смит — мужчина лет пятидесяти, с копной рыжих волос, и у него есть жена и дети. В романе Джон Смит — ливерпульский ростовщик, орудующий в Блэкпуле. Настоящий же Джон Смит — клерк, живет в Лондоне и никогда в жизни не бывал в северных графствах. Но он привел в суд своих приятелей, и те засвидетельствовали, что, когда они читали эту книгу, они в ее герое узнали своего знакомого, Джона Смита. Присяжные признали писателя виновным, и Джон Смит получил с него большие деньги. Автор подал апелляцию, но решение суда было утверждено, и бедняга совершенно разорился. С тех пор Джон Смит не дремлет: он с неутомимым рвением; читает книги и, как только натыкается на какого-нибудь Джона Смита с не совсем безупречной характеристикой, тотчас подает на автора в суд. Кем бы ни был в романе Джон Смит — лудильщиком, портным, солдатом, моряком, где бы он ни жил и чем бы ни занимался, все равно в суд являются добрые друзья настоящего Джона Смита и дают нужные ему показания, а присяжные выносят решение в его пользу и он кладет в карман кругленькую сумму.

— Но это же чёрт знает что! — воскликнул Халлес.

— Конечно, безобразие. И не единственное. А про дело Паско Пейсомея вы тоже не слыхали?

— Нет, что-то не припомню. А имя это мне как будто знакомо. Не он ли написал книгу об оксфордских студентах? Называется она как-то странно... как же это?.. Да: «Привычки не хватает».

— Он самый. В те времена была мода брать для заглавия два-три слова из какой-либо известной цитаты. Паско взял эти слова из «Макбета» — помните, наверно:

Моя тревога и тоска

Порождены лишь страхом новичка,

Которому привычки не хватает.

Так вот, вышла эта книга и, как многие первые романы молодых писателей, очень понравилась публике. Паско продолжал писать, но другие его книги успеха не имели, и он быстро выдохся. Не знаю, чем он потом занимался. Но года два назад он опять взялся за перо. Выпустил прескучный роман, который получил весьма кислые отзывы. Один рецензент написал, что он помнит успех мистера Пейсомея в двадцатых годах, а затем его фиаско, что он считал этого писателя давно умершим, и его новая книга — лучшее тому подтверждение.

— Ну, это уж слишком зло, правда?

— Пожалуй. Но это как раз в духе тех старых, здравых английских традиций, которыми Пейсомей притворно восторгался. В таком духе писал Джеффри в «Эдинбургском обозрении». Пейсомей обратился с жалобой в суд. Адвокат его представил дело таким образом, чтобы присяжным оно было понятнее, — то есть с коммерческой стороны. Он сказал: «если у портного или владельца автомобильного завода имеется конкурент (а критик Пейсомея был тоже писатель, романист) и если конкурент заявит публично, что товар этого портного или фабриканта был хорош только двадцать лет назад, а сейчас никуда не годится, — что тогда делать потерпевшему? Что делать мяснику, если другой мясник объявит, что, судя по выставленному в его лавке мясу, он уже двадцать лет как мертв?»

Конечно, защитник рецензента пытался объяснить, что литература — не мясная лавка, что право критики всеми признано, но красноречие его пропало даром. Каждый из присяжных думал о своих конкурентах, и они, даже не удаляясь на совещание, решили дело в пользу Пейсомея. Он получил по этому иску много денег.

— Ну и нравы! И что же, Пейсомей продолжал писать?