Невидимые

Когда уродливый человек пытался что-нибудь объяснять, люди обычно ничего не понимали и злились — ведь он не мог говорить, как все. Но этот сыщик — совсем не такой. С ним приятно вести беседу.

В кабинет вошел второй — седой. Первый, как только его увидел, снова будто помешался: опять принялся задавать странные вопросы.

— Как вы выбирали, к кому идти?

— Ыы…

— Вы искали что-то определенное? Фигурку?

— Эээ…

— Кто твои сообщники?

Человек вытянул трубочкой губы и скривился, показывая, что не любит чужое общество.

К счастью, оно уже давно перестало быть насущной проблемой. Он неплохо устроился на тихом кладбище: обустроил лачужку, а потом и колодец выкопал там, где точно не могло быть воды.

Никто к нему не ходил. Священник из местной часовни в чужие дела не совался, помощника обещал не брать. Они вообще друг друга хорошо понимали: обоим лишние глаза ни к чему. Да и работал уродливый человек за троих — со всем справлялся.

А что платили мало, так не беда. Уж на кладбище всегда можно подзаработать. Студенты — покупатели постоянные, щедрые да нелюбопытные. Когда могильщик просил хлороформ — всегда делились, и никогда не спрашивали — зачем.

— Ну, Николай… И как он, по-твоему, ответит? Его надо так спрашивать, чтобы можно было кивать: либо "да", либо "нет", — седой неодобрительно покачал головой.

— Вы правы, Тимофей Семенович. Давай-ка покажи: сколько человек с тобой работало?

Человек почесал старые ожоги на голове, подумал, поднял два пальца: он да священник.

— Двое. Хорошо.

Старик, захватив со стола кипу бумаг, отправился восвояси.

— Но для чего она тебе понадобилась? Ведь ты же не мог?

Человек кивнул и вздохнул, вспоминая тело последней обитательницы колодца.

До чего же ее хотелось! Но увы: нечем. О том пару десятков лет назад позаботились малолетние уличные разбойники.

Приют, где он воспитывался, находился над самым оврагом. Многие сироты родились там, внизу — и сбегали назад, едва только начинали ходить. Ловко перелезали по дереву через высокую ограду. Без них становилось лучше — да только они возвращались, подкарауливали и мучили тех, кто остался.

В то время уродливый ребенок еще не успел вырасти и окрепнуть настолько, чтобы его боялись. Он был вечной мишенью для издевательств — но прежде никто не заходил так далеко.

Сперва его избили и искалечили, а потом подожгли. Повезло, что повар понес на задний двор котел помоев. Благодаря ему человек тогда в третий раз родился. Второй случился, когда мать оставила на ступенях приюта. Кем бы она ни была, все же не выбросила и не задушила уродца.

— Тогда зачем? Что, тоже медикам продавал?

Человек покачал головой. Нет, их тела студентам совсем не нравились, поэтому он и обустроил позади лачуги собственное маленькое кладбище.

Он соединил большие и указательные пальцы вместе, приложил к глазам — будто очки надел, и наклонился, словно заглядывал в яму.

— Ты за ними наблюдал?

— А!

Да! Ничего не могло быть лучше, чем, лежа на земле, смотреть на них в щели между досками. Как они бьются на дне в рыданиях, зовут на помощь, пока не сорвется голос, раздирают в отчаянии свои платья и волосы…

Иногда они держались очень долго — порой много месяцев. Но наступали холода — и гостьи, как летние бабочки, погибали. Приходилось дожидаться новой весны.

Человек не любил зиму.

Но иногда они умирали гораздо раньше, чем полагалось. Так вышло и с предыдущей.

Человека поймали полицейские, когда он доставлял богатого пожилого барина. Его закопали накануне утром. "Похищение умершего, преданного земле" — так вот они и сказали.

Его посадили в участке — да и, как водится, позабыли. А там поганый народ подобрался. Не боялись они — потому как их было много — и вовсю творили мерзкие вещи, ненамного лучше, чем в детстве.

Вот этот самый сыщик, что сейчас задавал вопросы, когда прознал да увидел, так и сжалился: дескать, хватит уж с Лаптева наказания.

До чего же человек спешил тем утром… Торопился убраться как можно дальше от проклятого участка — и поскорее вернуться домой, к своему колодцу. Но увы, опоздал: бабенке хватило всего-то дней десяти, чтобы умереть — от голода, а, может, отчего-то еще.

А ведь он в тот раз планировал посадить вместе сразу двоих. Такого еще прежде не делал, но очень хотел попробовать.

К той, последней, уже несколько месяцев присматривался.

— Расскажи-ка мне еще немного про Елену из театра.

— Уу?

— Та, кого мы у тебя нашли.

Человек звонко причмокнул.

— Красивая?

— А-аа!

Нет, он никогда не хватал абы кого: всегда выбирал самых лакомых. Долго бродил по улицам и перебирал.

Когда встречал подходящую — подкрадывался все ближе и ждал. Каждая хоть раз, да оставалась одна — и тогда человек забирал ее.

Но та, последняя, была особенно хороша.

Он увидел ее, когда возвращался домой ранним утром, отвезя тело на дальнюю окраину. А она — яркая, нарядная, точно птица — как раз выпорхнула из какого-то дома.

Человек даже остановился, чтобы получше ее разглядеть. Но она не заметила: поспешила к повозке. Хороша!

— Где ты ее встретил?

Человек показал рукой на окно.

— На улице. Когда? Нет, не так… Давно?

Он усердно кивнул.