Шестиэтажное здание с красивым фасадом из тесаного камня было выстроено в чисто османовской [26]
традиции: на домофонах нет фамилий, только инициалы и аббревиатуры. Нужная им оказалась четвертой по счету. Делестран нажал на кнопку – и даже не успел представиться, как электронная система затрещала, открыла дверь. Ложи консьержки не было, но в холле имелись почтовые ящики и большая незапертая стеклянная дверь, ведущая к лестнице и лифту. Полицейские всегда удивлялись, если так легко попадали внутрь.На правой двери пятого этажа, на серебристой металлической пластине было написано: «Национальный совет по доступу к личному происхождению», ниже расположились слова «Звоните и входите». Делестран позвонил, Бомон вошла первой. Они оказались в небольшом холле с белыми стенами, увешанными плакатами; из мебели стояли два кресла с темной обивкой и низкий столик с журналами, какие можно найти в приемных врачей. В дверном проеме напротив входа появилась женщина. За ее спиной угадывались кабинеты по обе стороны коридора, а в глубине находился зал заседаний, где сидели еще две женщины. Первая, лет тридцати, приветливо улыбнулась, но у Делестрана появилось странное чувство. Нечто неуловимое в атмосфере. Возможно, все дело было в разнице в возрасте с Бомон, что могло навести на мысль о родительской связи, или в том факте, что он был здесь единственным мужчиной. Короче говоря, сыщик сразу смутился: даже привыкнув по долгу службы посещать запретные, недоступные или заповедные места, он чувствовал себя здесь лишним.
– Здравствуйте, мадам. Мы из уголовной полиции, и нам нужна информация.
На лицо молодой женщины легла тень тревоги.
– Если я могу быть вам полезна… Информация какого рода?
Делестран колебался. Собеседница заметила это и пригласила посетителей пройти за ней в кабинет. Когда они шли по коридору, какая-то представительная дама посмотрела в их сторону из зала заседаний.
– Это полиция, мадам. Им нужна информация. Я выслушаю их и буду держать вас в курсе… Я личный помощник мадам Делаво, нашего председателя, – шепотом сообщила она майору с лейтенантом.
Делестран слегка наклонил голову, приветствуя начальство, но ответной реакции не дождался, если не считать таковой привычный пристальный взгляд, в котором читались одновременно недоверие, уважение и серьезность. Чиновница смотрела им вслед, пока они не закрыли за собой дверь кабинета.
Делестран сразу пустился в объяснения. Они расследуют смерть человека (имени он не назвал); до сих пор нет никаких оснований утверждать, что произошло преступление, но они должны провести проверку. Три года назад этот человек узнал, что у него есть сын, и полиция имеет все основания предполагать, что он пытался найти его, поскольку при нем обнаружили номер телефона Национального совета, нацарапанный на клочке бумаги, который хранился в портсигаре. Дежурная улыбка исчезла с лица секретарши. Делестран быстро добрался до причины визита: он тоже ищет этого сына и намерен узнать его имя. Лицо женщины омрачилось.
– Я поняла цель вашего прихода, но должна сообщить об этом начальству, поскольку ваша просьба сопряжена с рядом сложностей. Прошу вас набраться терпения. Я поговорю с мадам Делаво и сразу вернусь.
Она вышла. Делестран удивленно нахмурился и посмотрел на Бомон, которая вроде бы все поняла.
– Они будут защищаться профессиональной тайной, – прошептала лейтенант.
Майор страдальчески поморщился.
– Вечно одно и то же! Почему все так сложно, когда пытаешься разобраться? Зачем вставлять нам палки в колеса?!
– Подожди, командор. Не впадай так быстро в тоску – любой секрет можно разгадать.
– Да-да, конечно… Но тебе известны нравы медицинской сферы – на это уйдет вечность.
– Мы не в медицинской, а в социальной сфере.
– Один черт!
Бомон хотелось улыбнуться – ее рассмешил тон шефа, напоминавшего сейчас капризного мальчишку, от нетерпения ерзающего на стуле. Она научилась распознавать его настроение.
– Слышишь? За стеной разговаривают. Скоро всё узнаем…
Через перегородку доносились неразборчивые голоса, можно было разобрать отдельные слова: «я хорошо понимаю», «полиция», «ладно», «да, но», «на бланках», «конечно нет!». Последнее предложение звучало так: «Пойду к ним», после чего кто-то отодвинул стул.