Невидимый человек

И дородная чернокожая женщина хрипло, утробно спрашивает: «Парень, ты как, что стряслось?» Я в ответ: «Все в порядке, слабость накатила» — и пробую встать, а она: «Посторонитесь, дайте человеку вздохнуть… а ну-ка, шаг назад!» И теперь эхом повторяется официальное: «Не задерживаемся, проходим!» Взяв меня под руку, она вместе с другим прохожим помогла мне подняться, а полицейский спросил: «Вы в порядке?» — и я ответил: «Да, поплохело немного, должно быть, обморок, но сейчас все в норме», тогда полицейский попросил всех разойтись, остались только та женщина и молодой человек, и он мне: «Уверен, что все в порядке, старик?» Я утвердительно кивнул в ответ, а женщина: «Сынок, ты с какого квартала, поблизости живешь?» — «В „Мужском пансионе“», — говорю, а она качает головой: «„Мужской пансион“, „Мужской пансион“, глупости какие, нельзя же в ночлежку в таком слабом состоянии духа и тела, тут женский уход нужон». А я ей: «Но мне уже лучше», а она: «Может, и да, а может, и нет. Я тут живу за углом — не дальний свет, зайди, отдохни, суп уже подогрет. В ночлежку твою позвоню, мол, привет». Я слишком устал и не могу возражать, а она уже берет меня под руку и велит парню подхватить с другого боку, я шагаю между ними, и хотя в душе противлюсь, но подчиняюсь напору этой женщины, слушаю: «Не беспокойся, я о тебе позабочусь, чай, не впервой, я Мэри Рэмбо, в этой части Гарлема меня каждая собака знает, а ты-то слыхал?» А парнишка ей: «Знаю, я сын Дженни Джексон, конечно, я вас знаю, мисс Мэри». А она ему: «Дженни Джексон, как же, как же, вот ты знаешь меня, а я — тебя, ты Рэлстон, у мамки твоей еще двое, Флинт-мальчуган и девчушка Лораджейн, стало быть, знаю тебя, мы с твоими мамкой и папкой, помнится…» А я: «Мне лучше, честно». А она: «По лицу видно, дела твои швах, — и потащила меня дальше, приговаривая: — Вот и пришли, подсоби-ка тут на ступеньках, теперь в дом… не волнуйся, сынок, я тебя впервые в жизни вижу, в твои дела не лезу, и не важно, что ты там думаешь обо мне, но ты слаб в коленках, и вид у тебя голодный: поди, кишки сводит, так что проходи и позволь мне сделать для тебя что-нибудь хорошее, думаю, ты тоже подсобишь старой Мэри, коли какая нужда случится, платить мне не вздумай, я не буду совать нос в чужие дела, хочу только, чтоб ты чуток полежал, отдохнул, а потом ступай себе на здоровье». Ей вторит паренек: «Дядечка, вы в надежных руках, мисс Мэри всем помогает, а вам сейчас помощь необходима, только взгляните на себя: черный, как и я, а бледнее полотна, как сказали бы белые… осторожно, ступеньки». Мы поднимаемся на пару ступенек, потом еще на пару, я постепенно теряю силы, вокруг меня тепло: он с одной стороны, она — с другой, входим в темную прохладную комнату, раздаются слова: «Вот и кровать, так, Рэлстон, давай уложим его, вот так, так, теперь ноги — ничего, можно прямо на покрывало, так, чудненько, теперь бегом на кухню и налей ему стакан воды, бутылка в холодильнике». Парень уходит, а она подкладывает мне под голову еще одну подушку и говорит: «Скоро полегчает, вот ужо оправишься, поймешь, как сильно тебя прихватило, на-ка, попей водички». Я пью, вижу, как она держит своими коричневыми загрубевшими пальцами стеклянный стакан, и испытываю давнее, почти забытое чувство облегчения, а в голове эхом отзываются ее слова: «Без мыслей я иду ко дну, понимаешь, мое дело — дрянь», а потом легкий прохладный всплеск и погружение в сон.