Невидимый человек

— К твоему сведению: я взял в жены прекрасную, умную негритянскую девушку, — сообщил он.

Не потому ли ты — такое хамло, подумал я, разглядывая клиновидную тень у него под носом, куда сейчас падал свет. Вот, значит, где собака зарыта… я как чувствовал, что тут замешана женщина.

— Прости, брат, — сказал я. — Недооценил тебя. Ты — из наших. То есть сам практически негр. Что же дало такой эффект: погружение или инъекция?

— Послушай, ты, — начал он, отодвигая стул.

Ну, давай, подумал я, сделай следующий шаг. Всего один маленький шажок.

— Братья, — вмешался Джек, не сводя с меня глаз. — Давайте не будем уходить от темы. Ты меня, право, заинтриговал. Что ты хотел сказать?

Я наблюдал за Тобиттом. Он испепелял меня взглядом. Что вызвало у меня только ухмылку.

— Хотел сказать, что мы-то знаем: копу было плевать на взгляды Клифтона, его пристрелили за черный цвет кожи и за сопротивление полиции. Но в основном — за цвет кожи.

Брат Джек нахмурился.

— Опять ты переходишь к расовому вопросу. А как полиция отнеслась к этим куклам?

— Меня вынуждают переходить к расовому вопросу, — ответил я. — Что же до кукол, всем понятно, что с точки зрения полиции Клифтон с таким же успехом мог бы приторговывать текстами песен, Библиями или мацой. Будь он белым, остался бы в живых. Сноси он безропотно всякие унижения…

— Черный — белый, белый — черный, — взвился Тобитт. — Почему мы обязаны выслушивать этот расистский бред?

— Ты не обязан, Братец Негр, — сказал я. — У тебя есть личная копилка знаний. Эта копилка — мулаточка, да, брат? Можешь не отвечать. Загвоздка лишь в том, что этот источник чересчур скуден. Неужели ты всерьез думаешь, что такие толпы собрались сегодня из-за принадлежности Клифтона к Братству?

— А из-за чего же еще? — Джек изготовился, как будто для броска вперед.

— Из-за того, что мы предоставили людям возможность выразить свои чувства, самоутвердиться.

Брат Джек снова потер глаз:

— Ну и ну. Ты, кажется, стал настоящим теоретиком! Удивительное дело!

— Сомневаюсь, брат. Впрочем, оно и немудрено: ничто так не склоняет человека к размышлениям, как полная изоляция.

— Золотые слова! Многие из лучших идей, лежащих в основе нашего движения, зародились в тюрьме. Однако ты, брат, в тюрьме не сидел, и наняли мы тебя не для размышлений. Или ты забыл? Если так, то заруби себе на носу: тебя наняли не для того, чтобы думать.

Во время его нарочито медленной и веской тирады у меня в голове пронеслось: ну-ну, заговорили, стало быть, открытым текстом… все обнажено, старо и мерзко.

— Теперь ясно, на каком я свете, — сказал я вслух, — и с кем…

— Не передергивай. За всех нас думает комитет. За всех нас. А тебя наняли, чтобы говорить.

— Это точно. Меня наняли. Просто у нас тут такие братские отношения, что я совсем забыл, где мое место. А вдруг мне захочется выразить какую-нибудь идею?

— Мы высказываем самые разные идеи. Порой — даже весьма острые. Идеи — часть нашего инструментария. Но только подходящие идеи для подходящего случая.

— А если вы неверно расцениваете нынешний случай?

— Это вряд ли, но твое дело — помалкивать.

— Даже если я прав?

— Держи язык за зубами, пока комитет не вынесет свое решение. А до той поры советую тебе повторять то, что услышано ранее.

— А если народ призовет меня к ответу?

— Как отвечать — решит комитет!

Я впился в него взглядом. В зале было душно, тихо, накурено. Все смотрели на меня с каким-то странным выражением. Я услышал нервный звук: один из присутствующих нервно затушил сигарету в стеклянной пепельнице. Отодвинув стул, я сделал глубокий вдох и взял себя в руки. Я ступил на опасную тропу, то думая о Клифтоне, то прогоняя от себя эти мысли. Но помалкивал.

Вдруг Джек осклабился и вновь перешел на отеческий тон.

— Ты уж позволь нам заниматься теорией и разработкой стратегии, — заговорил он. — У нас есть опыт. Мы все — с образованием, а ты новичок, хотя и неглуп. Однако ты пропустил несколько этапов обучения. Но этапы эти оказались очень важными, особенно для накопления стратегических знаний. Чтобы ими обладать, необходимо видеть общую картину. А не только то, что лежит на поверхности. Кто видит долгосрочную перспективу, краткосрочную перспективу и способен проанализировать общее впечатление, тот, вероятно, не станет очернять политическую сознательность жителей Гарлема.

Неужели он не понимает, что я пытаюсь открыть им глаза, вертелось у меня в голове. Неужели работа в Братстве отстраняет меня от ощущения Гарлема?

— Ладно, — сказал я. — Оставайся при своих убеждениях, брат; но мне-то, поверь, кое-что известно о политической сознательности жителей Гарлема. Пропустить эту ступень образования мне не позволили. Я рассуждаю только о той части реальной действительности, которую знаю досконально.

— А вот это самое спорное заявление из всего, что здесь прозвучало, — вклинился Тобитт.

— Понимаю, — я провел большим пальцем по краю стола, — твой личный источник информации подсказывает тебе иное. История делается в постели, так ведь говорится, да, брат?

— Я тебя предупредил, — прошипел Тобитт.