Невидимый человек

— Они к этому стремятся, — добавил я. — Они это задумали. Они хотят, чтобы все окраины заполонили толпы с автоматами и винтовками. Они хотят залить улицы кровью — вашей кровью, черной, но и белой кровью тоже, чтобы ваша смерть, скорбь и неудача обернулись пропагандой. Несложное, давно известное правило: «Используй нигера для поимки нигера». Ну вот: они воспользовались мною, чтобы поймать вас, а теперь используют Раса, чтобы поквитаться со мной и приготовить вас в жертву. Разве вы этого не видите? Неужели неясно, что?..

— Вздернуть лживого предателя, — закричал Рас. — Чего ждете?

Я увидел, что та же троица сделала еще шаг вперед.

— Постойте, — сказал я. — Раз уж такое дело, то убейте меня в отместку мне, за мои собственные ошибки, и на этом остановитесь. Не убивайте меня в отместку тем, которые отсиживаются в центре города и смеются над тем, как ловко…

Но даже не закончив, я понял, что это пустое. Мне недоставало слов и красноречия, а когда Рас проревел «Вздернуть его!», я так и остался стоять к ним лицом; и вся эта сцена выглядела нереальной. Глядя на них, я уже знал, что этот безумец в нелепом одеянии вполне реален и одновременно нереален, понимал, что он хочет моей казни, что возлагает на меня вину за все эти дни и ночи, за страдания и за все то, что мне неподвластно, за то, что я не герой, а какой-то чернокожий коротышка, отличный от других лишь бойким языком и безграничной способностью показывать себя идиотом, чтобы выделиться из прочих; но я их увидел, я признал в них наконец тех, кого подвел, и тех, для кого сейчас, только что стал лидером, хотя и вел их, передвигаясь перед ними на своих двоих, только туда, где смогу избавиться от иллюзий.

Я смотрел на Раса, гарцующего в седле, и на жалкую горстку стволов, а сам отмечал безумие той ночи и простого, но вместе с тем неимоверно сложного соотношения надежды и желания, страха и ненависти, которое, собственно, и привело сюда меня, все еще бегущего на своих двоих, и понимающего теперь, кто я есть и где мое место, но при этом знал я и то, что мне больше не придется искать или избегать помощи всяких Джеков и Эмерсонов, Бледсоу и Нортонов, а бежать придется только от их бестолковости, нетерпеливости и нежелания признавать великолепную идентичность — нашу с ними общую. Я стоял, зная, что в случае своей смерти через повешение в эту губительную ночь продвинусь разве что на один ничтожный шажок к определению их сущности, равно как и своей, — нынешней и прошлой. Любое определение было бы слишком узким; я — невидимый человек, и повешение не сделает меня видимым, даже в их глазах, поскольку они хотят моей смерти не ради возмездия мне лично, а ради посрамления всего, к чему я стремился всю свою жизнь, ведь я постоянно бежал — либо вслед за кем-то, либо от кого-то, преследовал, руководил, вычищал ряды, хотя по большому счету не мог бы заниматься ничем другим, при их-то слепоте (они же терпели и Райнхарта, и Бледсоу, правда?) и при моей невидимости. И совсем уж возмутительным, совсем абсурдным выглядел тот факт, что я, чернокожий коротышка, живущий под вымышленным именем, умру по прихоти большого чернокожего человека, который в своем отторжении и непонимании сути реальной действительности, управляемой, как видно, только белыми, которые — я это знал не понаслышке — столь же слепы, как и он сам. Знал я и другое: лучше жить в плену собственного недомыслия, чем умереть по недомыслию кого-то другого, будь то Рас или Джек.

Так что, когда Рас заорал «Вздернуть его», я швырнул копье и на секунду словно отказался от своей жизни и начал жить опять, увидев, как оно, распоров обе его щеки, врезалось в его голову, повернутую для нового выкрика, и отметил с удивлением, как замерла толпа, пока Рас боролся с копьем, замкнувшим его челюсти. Некоторые из мужчин подняли ружья, но были слишком близко, чтобы стрелять, и я ударил первого из них звеном цепи Тарпа, а другого в середине своим портфелем, затем пробежал через разграбленный магазин под истошные вопли охранной сигнализации, перемахнул через разбросанные башмаки, перевернутые витрины, стулья — обратно туда, где сквозь находящуюся передо мной заднюю дверь сочился лунный свет. Они рванули за мной, как языки пламени, и я провел их внутрь и вокруг на авеню, и если бы они выстрелили, то запросто бы в меня попали, но им было важно меня повесить, даже линчевать, поскольку именно таким образом они функционировали, их научили так функционировать. Я должен умереть исключительно через повешение, как будто только повешение решит дело, даже сведет счеты. Поэтому я несся, ожидая, что смерть проникнет между лопатками или через затылок, и пока я бежал, я пытался добраться до Мэри. Это не было принятое мыслью решение, а нечто, внезапно осознанное мной, пока я проскакивал мимо луж молока на темной мостовой, остановившись, чтобы вскинуть тяжелый портфель и звено ножной цепи, которые выскальзывали и сползали из державших их рук.