Портфель тяжело бился о мою ногу, когда я бежал прочь, покидая Скофилда, матерившегося по поводу нехватки патронов; на бегу я, как бешеный, с размаху огрел портфелем по голове выскочившую на меня из толпы собаку, которая с визгом отлетела вбок. Справа от меня находилась тихая, зеленая жилая улица, куда я и свернул, чтобы направиться в сторону Седьмой авеню, в свой район, теперь охваченный страхом и ненавистью. Они поплатятся, они поплатятся, думал я. Они поплатятся!
На улице, залитой светом недавно взошедшей луны, царила мертвенная неподвижность; выстрелы здесь были почти не слышны. Бунт, казалось, разгорелся в каком-то другом мире. Я на мгновение остановился под невысоким, раскидистым деревом, обводя взглядом ухоженные тротуары в кружеве теней вдоль притихших домов. Жильцы будто бы исчезли, спасаясь от прибывающего паводка, и покинули эти притихшие жилища с зашторенными окнами. Потом я услышал шаги одной пары ног, приближавшиеся ко мне в темноте, — зловещий шлепающий звук, вслед за которым летел отчетливый и безумный вопль…
…неизбывный, будто длившийся сутками, годами бег.
Бегун протрусил мимо того места, где я стоял под деревом, и только его босые ноги в тишине шлепали по тротуару, а через каждые несколько футов пронзительный, хрипловатый вопль начинался сызнова.
Я выскочил на авеню, где в зареве полыхающего винного магазина увидел трех старух, которые семенили в мою сторону, задрав нагруженные консервами подолы юбок.
— Не в моих силах покамест это остановить, но Господи, яви свою милость, — приговаривала одна из них. — Молю, Иисусе, молю, Господь милосердный…
Я шел вперед; в ноздрях щипало от запахов алкоголя и горящей смолы. Дальше по авеню, слева, еще светился единственный уличный фонарь, и как раз в том месте, где по правую руку от меня длинный квартал пересекала какая-то улица, я увидел, как в угловом магазине бесчинствуют погромщики, а из дверей извергаются россыпи консервных банок, батоны салями, кольца ливерной колбасы, свиные головы и упаковки требухи: все это расхватывала толпа ожидавших снаружи, на которых сейчас обрушился снегопад из лопнувшего мешка муки; но из темноты поперечной улицы уже мчались галопом двое конных полицейских. И я видел, как лошади понеслись вперед, рассекая толпу, которая волной откатывалась назад, с воплями и проклятьями, а кое-где и со смехом; толкаясь локтями и спотыкаясь, толпа обогнула магазин и выплеснулась на авеню, а забежавшие на тротуар лошади с высоко поднятыми головами и клочьями пены на удилах по инерции заскользили на негнущихся ногах, словно на коньках, а потом боком, высекая копытами искры из опустевшего тротуара, в направлении соседнего магазина, где точно так же мародерствовала другая группа.
И у меня сжалось сердце, когда первая банда под глумливые крики невозмутимо качнулась обратно, подобно мелким птахам, подчищающим берег после отката яростных валов.
Проклиная Джека и Братство, я обошел выломанную из витрины ломбарда решетку и увидел полицейских: хмурые и сноровистые, в белых стальных шлемах, они, поднимая лошадей на дыбы, скакали обратно для нового натиска. На этот раз один мужчина упал, а какая-то женщина у меня на глазах размахнулась и со всей силы двинула сверкающей сковородой по крупу лошади; лошадь заржала и начала оседать. Они поплатятся, думал я, как они поплатятся. Меня настигала очередная группа мужчин и женщин, несущих ящики пива, сыры, цепочки сосисок, арбузы, мешки сахара, окорока, кукурузную муку, керосиновые лампы — и я бросился бежать. Если бы только я мог их остановить прямо здесь, здесь; здесь, пока не подоспели другие, с ружьями. Я бежал.
Стрельба прекратилась. Но
— Хватай свиную грудинку, Джо, — прокричала какая-то женщина. — Тащи сюда свиную грудинку, Джо, выбирай фирму «Уилсонс».
— Господи, Господи, Господи, — призывал из темноты чей-то темный голос.
Я шел дальше в болезненном одиночестве и по Сто двадцать пятой улице свернул на восток. Мимо проскакал взвод конной полиции. Люди с автоматами охраняли банк и большой ювелирный магазин. Я переместился на середину проезжей части и побежал по трамвайным рельсам.