Невидимый человек

— Осторожно! — предупредил я, оттаскивая его от места, где, привалившись к столбу, сидел какой-то человек и пытался наложить жгут на руку, из которой хлестала кровь.

Скофилд посветил своим фонариком, и я на миг увидел чернокожего мужчину с серым от шока лицом: тот смотрел, как на мостовую брызжет пульсирующая струя его крови. Я, недолго думая, склонился к нему и туго наложил жгут, кожей ощущая тепло крови и видя, что пульсация прекратилась.

— Получилось, — выговорил оказавшийся рядом парнишка, глядя вниз.

— Смотри сюда, — сказал я ему, — держи концы крепко, не отпускай. Ему к врачу нужно.

— Разве вы не врач?

— Я? — вырвалось у меня. — Я? Ты спятил? Если хочешь, чтобы он выжил, тащи его отсюда подальше.

— На самом деле, за доктором уже Альберт побежал, — объяснил мальчишка. — Я подумал, что вы — он и есть. У вас…

— Нет, — сказал я, глядя на свои окровавленные руки, — нет, я не медик. Держи концы крепко до прихода врача. Я и головную боль не способен вылечить.

Я встал, вытирая руки о портфель, глядя на этого крупного, привалившегося к столбу мужчину и на мальчишку, который отчаянно вцепился в жгут, сделанный из совсем еще недавно яркого, новехонького галстука.

— Пошли, — сказал я.

— Слушай, — начал Скофилд, когда мы прошли дальше, — это не тебя та молодка братом назвала?

— Братом? Нет, видимо, кого-то другого.

— Знаешь, мне все же… это… кажется, где-то я тебя раньше видел. Ты когда-нибудь в Мемфисе бывал? Черт, гляди, какая там заваруха, — осекся он и указал пальцем вперед; вглядевшись в темноту, я увидел, как выступил вперед отряд полицейских в белых шлемах, но тут же рванул в укрытие, когда с верхотуры обрушилась лавина кирпичей.

Некоторые из белых шлемов побежали к охваченным огнем подъездам, и я услышал, как Скофилд закряхтел перед тем, как рухнуть на тротуар; при виде красного огненного столба я упал рядом и услышал пронзительный вой, будто описывающий дугу, как стрела, летящая сверху по кривой; полет этот закончился глухим, хрустким ударом о мостовую. Ощущение было такое, словно удар этот прогремел у меня в животе, вызвав дурноту; я скорчился, глядя мимо лежащего прямо передо мной Скофилда, и чуть поодаль увидел, как с крыши падает изломанное тело копа, увенчанное маленьким, светящимся белизной холмиком шлема.

Теперь я зашевелился и посмотрел, не ранен ли Скофилд, а он в этот миг изогнулся и начал яростно поносить копов, пытавшихся оказать помощь тому, что упал с крыши, но потом вскочил, вытянулся в полный рост и принялся палить из никелированного пистолета, — такого же, каким размахивал Дюпре.

— Лежи, черт тебя дери, — проорал он через плечо. — Давно хотел в них популять.

— Ну, не из этой же игрушки, — возразил я. — Пошли отсюда.

— Да ладно тебе, из этого ствола стрелять можно, я умею, — сказал он.

Теперь я перекатился за груду корзин, набитых тухлой курятиной, а слева от меня, на захламленной обочине, скрючившись за перевернутой тележкой доставщика, прятались женщина и мужчина.

— Дегарт, — заговорила женщина, — пошли вверх, на гору, Дегарт. Вверх, с уважаемыми людьми!

— Ишь, на гору! Остаемся тут, — запротестовал мужчина. — Все только начинается. И то сказать, если назревает расовый мятеж, я хочу быть здесь, где будет дан хоть какой-нибудь отпор.

Слова эти били выпущенными с близкого расстояния пулями, разрушая мое удовлетворение в прах. Каждое изреченное слово придавало смысл этой ночи, будто ею и было рождено к жизни, в тот самый миг, когда затрепетало мужское дыхание, такое малое на фоне грохочущего мятежного воздуха. И, определяя и упорядочивая этот гнев, оно, казалось, закружило и меня, и в сознании своем я оглянулся на те дни, что минули после смерти Клифтона… Неужели это и есть ответ, неужели это и есть ответ комитета на вопрос, почему наше влияние отдано на откуп Расу? Вдруг до моего слуха донесся хриплый ружейный выстрел, я посмотрел в ту сторону, куда был направлен блестящий револьвер Скофилда: на скорчившуюся фигуру, упавшую с крыши. Это же самоубийство, без оружия это становилось самоубийством, но оружием здесь не торговали даже в лавках ростовщиков; и тем не менее я с сокрушительным ужасом понял, что волнения, которые в данный момент выливались по преимуществу в столкновение людей с вещами — с магазинами, с торговыми рядами, — могло быстро перейти в столкновение людей с людьми, причем с перевесом в оружии и численности у другой стороны. Теперь мне это становилось предельно ясно, и во все возрастающей степени. Я стал свидетелем — не самоубийства, а убийства. Так и задумывал комитет. А я, став как инструмент, этому содействовал. Причем в тот самый момент, когда подумал, что свободен. Делая вид, что согласен, я на самом деле согласился, сделал себя ответственным за ту лежащую на мостовой фигуру, окруженную пламенем и уличной пальбой, и за всех тех, кому теперь ночь давала время созреть для смерти.