Невидимый человек

В нем, беззубом, мерзотности поубавилось. Когда он дотянулся до своей потери, я оказался рядом, забрал у него челюсть, сунул ее под кран и промыл под струей воды. Один зуб вывалился, когда Брокуэй нажал на него большим пальцем. Я услышал старческое кряхтенье: приладить челюсть во рту получилось у него не сразу. Лишь через некоторое время, пошевелив подбородком, он все же вставил ее на место и сделался самим собой.

— Ты и вправду хотел меня укокошить, — выговорил он, будто не веря своим словам.

— А кто первый замахнулся на убийство? У меня нет привычки в драку лезть, — сказал я. — Ты меня даже не выслушал. Разве состоять в профсоюзе незаконно?

— Чтоб он сгнил, этот профсоюз! — вскричал он, едва не плача. — На мое рабочее место нацелился! Я знаю: все они на мою ставку метят! Вступить в какой-нибудь клятый профсоюз — это для нас все равно что отгрызть руку тому, кто нас выкормил! Ненавижу эту свору, буду всеми силами выживать ее с завода. На мое рабочее место позарились, ублюдки сраные!

В углах его рта скопилась слюна; казалось, он закипает от ненависти.

— Но я-то здесь с какого боку? — Мне будто прибавилось лет.

— Так ведь сопляки цветные, выскочки, что в лабрадории подвизаются, все туда намылились, вот с какого боку! Здесь белый человек дал им работу. — Он будто витийствовал в суде. — Причем работу завидную, а они, сопляки неблагодарные, тянутся к этим профсоюзным захребетникам! В жизни не видел такой гнусной неблагодарности. От них всем нам один вред!

— Ну, извини, — сказал я. — Не знал. Сам-то я здесь временный работник и ни в какие дрязги встревать не намерен. А что касается нас с тобой, готов забыть эту стычку, если ты тоже… — Я протянул ему руку, содрогаясь от боли в плече.

Старик бросил на меня недобрый взгляд.

— Это ж как надо себя не уважать, чтоб с пожилым человеком сцепиться, — процедил он. — У меня сыновья постарше тебя будут.

— Я думал, ты меня убьешь. — Моя протянутая рука застыла в воздухе. — Думал, ты меня ножом пырнул.

— Не охотник я до всяких разборок, — выговорил он, избегая встречаться со мной взглядом.

И когда его липкая ладонь сжала мою протянутую руку, это будто послужило сигналом. Из котлов у меня за спиной вырвалось пронзительное шипенье, я обернулся и услышал вопль Брокуэя:

— Говорил же тебе: смотри за датчиками! Беги к большим клапанам, живо!

Я бросился туда, где из стены, возле крешерного манометра, торчал ряд вентилей, краем глаза увидел, как Брокуэй засеменил в противоположную сторону, и еще подумал: «Куда его несет?» Тут он завопил:

— Перекрывай! Перекрывай!

— Который? — Я уже тянулся к вентилям.

— Белый, дурень, белый!

Я подскочил, схватился за колесо и всем своим весом стал тянуть его вниз; колесо подалось. Но от этого шум сделался совсем оглушительным, и мне послышалось, что Брокуэй хохочет; я огляделся и увидел, как он семенит к лестнице, сжимая затылок и до предела втянув шею в плечи, как сорванец, подбросивший в воздух кирпич.

— Эй ты! Эй ты! — заорал я. — Эй!

Но было слишком поздно. Все мои движения казались замедленными, текучими. Колесо стало заедать; я тщетно пытался повернуть его в другую сторону и затем отпустить, оно липло к ладоням, пальцы свело; развернувшись, я увидел, что игла на одном из приборов бешено дергается, как сорвавшийся с якоря бакен, и, чтобы осмыслить происходящее, начал стрелять глазами по загроможденной какими-то баками и приборами котельной, по лестнице, отодвинувшейся куда-то далеко, и явственно услышал нарастающий новый звук; тогда я рванул вверх по пандусу и с неожиданным ускорением полетел вперед, в мокрую волну черной пустоты, которая почему-то оказалась морем белизны.

В этом бесконечном пространстве я, казалось, вовсе не падал, а зависал. Потом меня придавила жуткая тяжесть и вроде как распластала в свободном промежутке, а сверху обрушивались разбитые приборы, вдавливая мою голову в огромное колесо и обволакивая туловище вонючей клейкой жижей. Где-то с громким скрежетом рокотал в бессильной ярости неведомый двигатель, покуда мой затылок не пронзила острая боль, отбросившая меня вперед, в черную даль, где подстерегал еще один болевой удар, отбросивший меня назад. И в тот самый миг незамутненного сознания я открыл глаза, чтобы тут же лишиться зрения от слепящей вспышки.

Чудом сохраняя помраченный рассудок, я слышал, как рядом, совсем близко, шлепают и хлюпают чьи-то ноги, а ворчливый старческий голос приговаривает: «Им же было ясно сказано: эти юнцы родом из девятисотого не годятся для такой работы. У них кишка тонка. Зарубите себе на носу, господа: кишка у них тонка».

Мне хотелось ответить, но гнетущая тяжесть заворочалась вновь, и я, полностью осознав нечто доселе неизведанное, вновь попытался заговорить, но, похоже, стал тонуть в омуте тяжелой воды и застыл, придавленный, лишенный дара речи ощущением важной, но безвозвратно утраченной победы.

Глава одиннадцатая