Невидимый мир

Самое трогательное в этих аллегориях – это не наивная сила исцелителей и даже не мучения исцеляемых. Самое сильное впечатление на меня производит печальная участь бесенят, которых изгоняют из самого лучшего их жилища – человеческого тела. Это такие маленькие, хорошенькие, почти безобидные бесенята – по крайней мере они хотят такими казаться; ростом они не больше ласточки, с такими же зазубренными крыльями, хорошенькими рожками и тонкими ручками, поднятыми в отчаянии к коварному небу. Они похожи и на птиц, которых так любит Франциск Ассизский, и на фавнов и сатиров, которых и теперь еще втайне любят крестьяне, эти последние язычники[12]. В мире призраков они занимают, пожалуй, то же место, что летучие мыши среди птиц – существа, порхающие в сумерках души. Извергнутые больными, преследуемые исцелителем, существа эти невольно вызывают сочувствие – ведь в них от пребывания в темных закоулках души осталось кое-что человеческое… И когда одержимые корчатся в момент исцеления, то, по-видимому, главным образом, с горя, ибо больные любят свою болезнь, а сумасшедшие свое сумасшествие.

Мне думается, что в одном случае по крайней мере спириты правы, и Шарко, в свою очередь, блуждает теперь в этом странном потустороннем мире. Несмотря на его строгий позитивизм, я уверен, что его там не слишком плохо приняли, – хотя бы во внимание к тому обстоятельству, что он, в некотором, роде, трудился над иллюстрированной историей всякой чертовщины… Во всяком случае, он, наверное, находит теперь маленьких бесов существами менее фантастическими, чем четыре степени истерии и три периода гипноза – вещи, на которые теперь в науке смотрят, как на героические легенды психологии.

Чтобы объяснить ту значительную симпатию, которую люди испытывают к демонам, я приведу остроумный диалог, который можно найти в житии святого Фортения, написанном современником его, Криспином. К святому привели человека, который в течение долгого времени был одержим злым духом. Завидев святого, человек поклонился ему; но святой, рассмотрев в нем демона, остался безмолвным и неподвижным.

Я хотел видеть вас, – сказал он святому, – и поэтому поклонился вам; почему вы не отвечаете на мой поклон?

Теперь ты видел меня, – отвечал святой, – чего же тебе еще нужно?

Я видел и узнал вас.

В таком случае выйди сию минуту из этого Божьего создания.

Пожалуйста, позвольте мне остаться еще немножко.

Давно ты живешь в этом человеке?

С самой его молодости, и никто никогда, не узнал меня – только вы. Вы хотите прогнать меня, куда же мне идти?

Я скажу тебе, куда именно ты должен скрыться.

Вы, конечно, скажете, чтобы я вошел в тело какой-нибудь свиньи?

Вовсе нет, я разрешаю тебе войти в тело человека, остаться в нем; выходи же…

Вы серьезно говорите?

Истинно говорю тебе, что здесь вблизи есть человек, в теле коего ты можешь остаться; выходи же немедленно.

Тогда демон решился, вышел через рот одержимого и воскликнул, размахивая своими маленькими вилами:

Ну, теперь исполните ваше обещание!

Святой отвечал:

Этот человек – я; войди и живи в моем теле. – И открыл рот. Но демон ответил с досадой:

Горе мне! Как я могу войти сюда, когда это – дом Божий? От вас, христиан, не дождешься ни слова правды.

И маленький Вельзевул с совершенным отвращением направился в место пусто и безводно.

Шарко имел полное основание торжествовать, ибо в истерических больных Сальпетриера он сумел найти точное изображение одержимых прошлого времени… Но Геррес – ученый XVIII века, веривший в существование души и ее необычайного могущества, – в некоторых одержимых также нашел эпилептический кризис, каталепсию и даже клоунизм… Только за соматическими явлениями он различал как причины их другие, более неуловимые, но столь же реальные силы.

И кто знает, быть может, в представлении наивных людей Средних веков – а в некоторых вещах они, пожалуй, понимали больше нас – демоны были только символами этих неизвестных сил?

Кто знает? Возможно, что маленькие бесы, по наивному представлению иконописцев, грустно вылетавшие изо рта или из черепа одержимого по приказанию святого исцелителя – ведь ему стоило только поднять два пальца, не более! Возможно, что эти бесы – не говорю, всегда, но иногда – были только наивным изображением таких таинственных способностей души, как экстериоризация чувствительности или мысли, бессознательные движения воли вне оболочек нашего «я». Современные психологи дают этому не столь красивые имена, как маги; но быть может, мелкими демонами овладеет наконец ХХ век.

Сатанизм не только представляет собой начатки психических наук. Как видно уже из самого его имени, это, главным образом, суеверие, извращенность, жестокость, помешательство, ядовитый хвост языческого скорпиона.

Наконец сатанизм будет смягчен и ослаблен по мере распространения науки, но уничтожить его окончательно наука не будет в состоянии. Она нуждается для этого в содействии христианства, живого, просвященного и вошедшего в самую глубь жизни, которое своим влиянием поможет удержать равновесие, постоянно нарушаемое силой низменных инстинктов.