Невидимый Ромео (Петербургская фантазия)

– В чем дело?! – повскакали от зеркал феи.

Кот в сапогах, ни слова не говоря, схватил Марусю за руку и потащил на сцену, мимо артистов, репетиторов и писанного на холсте замка, который уносили рабочие.

Перепуганную Синичкину вытолкнули на сцену. Вся публика, все ярусы вызывали, скандируя, Синичкину.

Огни рампы слепили ей глаза, и вся масса зрителей сливалась в одно многоголовое чудовище.

Она была оглушена.

Принцесса Аврора и принц, криво и очаровательно улыбаясь, сунули ей огромный букет.

Синичкина попятилась. Георгины посыпались из ее рук.

Занавес закрылся, прищемив с двух сторон Синичкину с цветами.

Когда Маруся выбралась из занавеса, ее окружили артисты.

– Ну и ну... – сказал Людоед.

– Поздравляю тебя, моя милая, – сказала ей принцесса. – В следующий раз, очевидно, цветы получит пожарный. – И величественно покинула сцену, поджав губы.

– Но от кого это?!

Артисты наперебой, толкаясь, заглядывали в дырку занавеса.

Два карлика из первого класса хореоучилища подскакивали, не доставая до дырки.

Всех отстранил лысый инспектор балета и прильнул к дырке.

Публика расходилась. Уходил генерал. Двигались к выходу дипломаты.

Музыканты зевали и складывали инструменты в футляры.

Негр во фраке, окруженный переводчицами и сопровождающими лицами, что-то оживленно говорил на неизвестном языке.

– Я знаю, кто это, – сказал инспектор, повернувшись к артистам. – Это наш высокий гость с Огненной Земли. Как раз в «Правде» был его портрет. Поняла, Синичкина?

И он многозначительно поднял вверх цалец.

ЙЕГРЕС ОКНЕЧТУ

Это было у артистического входа Малого оперного театра, рядом с каналом Грибоедова.

Под дождем, подняв воротник пиджака, ждал Утченко, спрятавшись в тень от фонаря.

Один за другим выходили музыканты с инструментами и артисты с чемоданчиками.

– А по радио какой-то болван объявил прелестную погоду! – ворчали они, будто сговорившись: – Вечное вранье!

И спешили к метро и на автобусные остановки.

Синичкиной не было.

Утченко ждал. Струйки дождя стекали ему за шиворот, но он ничего не замечал.

Скрестив руки на груди, он шептал:

Ее сиянье факелы затмило.

Она подобна яркому бериллу

В ушах арапки. Чересчур светла

Для мира безобразия и зла.

Ее в толпе я сразу отличаю.

Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор,

Любил ли я хоть раз до этих пор?

Утченко задумался...

О нет, то были ложные богини

Я истинной красы не знал доныне!

Едва он окончил монолог, как из дверей показался огромный букет георгинов.

Его нес Кот в сапогах. А за ним двое красавцев из миманса влекли под руки Синичкину.

Утченко спрятался за фонарь.

Кот в сапогах открыл голубой «Москвич», бросил туда цветы, сел за руль и распахнул дверцы.

Синичкина и красавцы влезли в машину. И она тронулась, обдав брызгами Утченко.

И исчезла в пелене тумана и дождя.

Утченко вздохнул и медленно пошел к Невскому.

Фонари расплывались в тумане.

В лужах дрожали перевернутые дома...

Утченко остановился у гастронома. На витрине блестело зеркало.

Он печально рассматривал свое ужасно некрасивое лицо, мокрое от дождя, среди искусственных рыб и консервных банок.

Капли катились по стеклу, как слезы.

Что есть любовь? Безумье от угара.

Игра огнем, ведущая к пожару.

Столб пламени над морем наших слез...

Раздумье, необдуманности ради,

Смешенье яда и противоядья...

Прощай, дружок...

И он показал себе язык в зеркале.

Театр был пуст.

Только в режиссерской балета еще горел свет.

Лысый инспектор кончал график репетиций в большом гроссбухе, по «Айболиту».

Он писал: «Кошки из первого и второго состава – Малаховская и Розенберг. Обезьянки – Шеина-третья и Уварова. Ласточка – Синичкина».

Аккуратно дописав, он потянулся, сладко зевнул с писком, захлопнул гроссбух, почесал лысину, встал, напялил шляпу на затылок и уже натянул один рукав пальто, как вдруг раздался телефонный звонок.

– Еще кого черт несет? – проворчал инспектор и снял трубку. – Режиссерская балета. – Он помотал головой.

– Мы не даем адреса артистов. Ни в коем случае... Что? Кто спрашивает?! Кто?! Кто?!

В телефонной будке на Невском стоял Утченко, водя пальцем по стеклу.

– йегреС окнечтУ, – сказал он свое имя и фамилию наоборот своим удивительным баритоном.

– йегреС... Кто? – переспросил инспектор.

– окнечтУ, – тихо сказал Утченко.

Инспектор помолчал.

– Хм... – пожевал губами. – Не отходите от телефона.

Выпучив глаза, он поглядел в одну точку.

«Ясно», – сказал он сам себе, просиял и, зажав телефонную трубку плечом и ухом залез в шкаф, вытащил книжку артистов, нашел букву «С»: – Сулькин... Стрельникова... Сутеев... Вы слушаете? Мы для Африки всегда... Склют... Суркова... В виде исключения... Синичкина Мария Ивановна... Улица Марата, 12, квартира 3...

Он послушал...

Длинный гудок известил его о конце разговора.

СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК

За круглым столом, в веселой, залитой солнцем комнате сидели две Синичкины.

Мать и дочь. Они были очень похожи. И даже веснушками. Только у мамы Синичкиной все было старше. И нос старше. И волосы. И глаза.

Мама Синичкина штопала трико дочки.

Громадный букет георгинов цвел перед ними на столе.