6 мая Чиано и Риббентроп заключили так называемый «Стальной пакт»[503]
. Англо-франко-советские переговоры к тому моменту еще даже не начинались, но все же скоро открылись через посольства. Длились они разными стадиями почти все лето 1939 года. Ни одна из сторон в действительности не выказала желания прийти к искреннему соглашению, как бы после в советской историографии ни были красочно описаны протянутые буржуям руки и высокомерный отказ капиталистических акул эти самые руки пожимать. Британию останавливало в первую очередь яростное нежелание малых держав типа той же Румынии или стран Балтии брататься с русскими, в которых они видели угрозу собственной безопасности. В июне через Теодора Кордта в Лондоне, а точнее, в Форин Оффисе лорду Галифаксу стало известно, что переговоры с Москвой готовятся и в Берлине. Тут бы британскому правительству проявить большую сговорчивость, но этого сделано не было.Неоднократно в качестве основного упрека по срыву этих переговоров называют личное отсутствие в Москве лидеров западных стран или хотя бы министров иностранных дел. Что касается Галифакса, то, разумеется, менее подходящего для визита в Москву человека вряд ли можно было найти. В его оправдание можно сказать то, что официального пожелания о его участии от Наркомата иностранных дел СССР не поступало, лишь полпред Майский передал на словах, что министра в Советском Союзе хотели бы увидеть, добавив, разумеется, что обычно такими лордами в СССР художественно украшают фонари. Сам Галифакс задним числом об этом, конечно же, сожалел. «Я просто читаю книгу Джозефа Дэвиса, который был американским послом в Москве в 1936—39 гг. Мне довольно ясно, что, если бы обстоятельства разрешили нам установить прочный союз с Россией, игнорируя все соображения, которые сделали его затруднительным, мы весьма бы преуспели. Это была ошибка; мы не должны повторять ее снова»[504]
, — писал он два года спустя в дневнике, когда премьер-министр Чемберлен уже был мертв. На самом деле отсутствие Галифакса на переговорах не было критическим. Неизвестно, каких неописуемых бед натворил бы, появившись в Москве, этот долговязый джентльмен в черной перчатке на левой руке и кого на этот раз принял бы за лакея. Критическим было обоюдное недоверие и отсутствие должного желания завершить эти самые переговоры чем-либо положительным.Невилл Чемберлен ехать сам тоже никуда не хотел. Его мартовский порыв был резко сведен на «нет» поведением Польши и ряда других стран. Летом он не испытывал иллюзий насчет особенной удачливости этих переговоров, а также искренности СССР по отношению и к великим, и к малым державам. «Держать Россию с нами, но на заднем плане»[505]
— вот такой была его позиция. Было ли она мудрой с его стороны или, наоборот, глупой, пусть читатель рассудит сам, ознакомившись с секретными протоколами к пакту Молотова — Риббентропа, который был заключен с феноменальной быстротой и послужил своеобразным окончанием неудавшихся англо-франко-советских переговоров. Еще можно задаться вопросом, почему советские лидеры сами не прилетели в Лондон или Париж, если действительно не желали европейской войны.Июнь 1939 года начался с дальневосточных инцидентов при участии Японии, с которой премьер-министр Чемберлен уже очень давно пытался наладить отношения. Однако теперь Форин Оффис, не советуясь с ним, надежды на это рушил. Сам Чемберлен задавался вопросом: «Еще раз я спрашиваю себя, какой-либо премьер-министр когда-нибудь вообще сталкивался с такой серией критических событий, с какими я имею дело. <…> Русские только выпускают пресс-коммюнике о том, что наши предложения неудовлетворительны. Они самые невозможные люди, чтобы поддерживать деловые отношения. Французы же продолжают на высшем уровне ссориться со всеми, с кем они должны подружиться, с Италией, с Испанией, с Турцией. И мы неизбежно очернены вместе с ними. Поляки еще не сделали ничего, что не должны были сделать, но они держат нас в состоянии беспокойства. Только немцы остаются тихими и, возможно, являются самыми зловещими из всех»[506]
. Таково было частное видение премьер-министром мировой расстановки сил.