Невилл Чемберлен

Возможность эту он видел, разумеется, в тарифной реформе, которую почти 30 лет назад еще задумывал его великий отец. Но если для Невилла Чемберлена необходимость введения протекционизма была ясна как белый день, то премьер-министра МакДональда убедить в этом было не так просто. Премьер в тот период взялся устраивать встречи с банкирами, Кейнсом[215], Стемпом, Солтером и К°, где свободно обсуждал вопросы национальной экономической политики, внешнего долга и прочую конфиденциальную правительственную информацию. На одну из таких встреч пригласили и Чемберлена как министра финансов, но он не смог присутствовать ввиду срочной работы и отправил туда Болдуина, вернувшегося с таким отчетом, «который заставил мои волосы встать дыбом»[216]. Оказывается, премьер-министр бесхитростно делился с банковской элитой всеми секретами Кабинета министров. В итоге Чемберлен понял, что действовать нужно еще более срочно, иначе банкиры надоумят МакДональда на что-нибудь экстраординарное или попросту вредное.

Невиллу Чемберлену необходимо было найти в Кабинете сторонника своих мер, который был бы «не-тори». Таким, вопреки всем прогнозам, неожиданно стал именно Рансимен, который после разной степени уговоров и разъяснений в итоге согласился с Чемберленом в том, что «придется сделать много чрезвычайных шагов, как мы делали во время войны». В декабре 1931 года ими был создан комитет по торговому балансу, который также был призван показать расчет эффективности мер, предлагаемых министром финансов, что с успехом к февралю и было исполнено. Это отвадило социалиста МакДональда от приятных посиделок с «акулами капитализма».

4 февраля 1932 года в палате общин Невилл Чемберлен, обычно жесткий, строгий, похожий на ледяную скульптуру с орлиным (или вороновым, как считали лейбористы) профилем, представлял тарифную реформу чуть дрогнувшим голосом: «В надежде, что меня извинят, я хотел бы затронуть сугубо личное. За всю нашу долгую политическую историю было мало случаев, когда сын государственного деятеля, пользовавшегося влиянием на поколение людей его времени, был бы удостоен чести завершить дело, начатое отцом, но прерванное волей обстоятельств. <…> Его усилия не были напрасны. Время и бедствия, постигшие нашу страну, переубедили многих, кто не хотел соглашаться с ним тогда. <…> Он нашел бы утешение горечи его разочарования, если бы предвидел, что эти предложения, которые являются прямым и законным наследием его собственной концепции, будут представлены палате общин <…> в присутствии одного и с помощью другого непосредственных преемников его имени и крови»[217].

Почти 20 лет прошло со дня смерти Джозефа Чемберлена. Он не мог и предположить, что младший сын станет политиком и исполнит его завещание. А палата общин, видевшая Невилла Чемберлена всегда собранным, деловым, порой даже беспощадным, не могла предположить, что его жесткий воротник-стойка скрывает нечто человеческое и сентиментальное. «Такое проявление чувств было удивительно редким, я никогда не видел от него никакой эмоциональной реакции вообще, кроме раздраженного подергивания усов»[218], — вспоминал один из лидеров Лейбористской партии Герберт Моррисон. Протестовать после таких не только трогательных, но и убедительных с точки зрения представленных расчетов инициатив депутаты не могли, хотя либералы и делали попытки. Законопроект о тарифах прошел на удивление гладко.

На этом фоне было принято решение о возобновлении практики Имперских экономических конференций в столице Канады Оттаве: последняя такая конференция проводилась в 1930 году, будущую решено было провести в июле 1932-го. Помимо своего первого бюджета (когда Невилл Чемберлен впервые возглавлял Казначейство в 1923-м, он не успел представить бюджет и стал одним из четырех канцлеров, не создавших главного финансового документа страны) Чемберлен теперь занимался еще и организацией конференции, подготовкой не только пакета документов, но и состава делегации. Возглавлять британское представительство порывался министр по делам доминионов — Дж. X. Томас, но он имел не лучшую репутацию у премьер-министра Канады[219], да к тому же перед решающим обсуждением, изрядно напившись, учинил неприятный инцидент. Поэтому британскую делегацию возглавлял Стенли Болдуин, который в сопровождении Чемберлена, а также еще нескольких министров и советников прибыл в Оттаву к 20 июля 1932-го, когда и состоялось первое заседание.

Конференция длилась 30 дней, до 20 августа, и основная тяжесть работы опять-таки легла на плечи Невилла Чемберлена[220]. Было проведено 112 встреч и выпущено более полутора сотен документов. Чемберлен, привыкший к тяжелой работе, несмотря даже на физическое недомогание (у него обострились подагрические боли в ноге и возникли проблемы со зрением, хотя в письмах он успокаивал сестер: «держусь как огурчик»[221]), признавал, что для него «удовольствие работать с такой командой… в которой нет места трудностям и ревности. Даже Томас значительно улучшил свою репутацию»[222].