Невилл Чемберлен

Также постепенно нормализовалась ситуация и с безработицей, которой часто попрекали Чемберлена. Если в январе был пик показателей и насчитывалось около трех миллионов безработных, то уже к 1937 году их оставалось менее полутора, даже на угольных шахтах, самой пострадавшей области промышленности, процент безработных сократился с 40 до 18. Начало оживать сельское хозяйство, производство пшеницы возросло на 44 процента, бекона — практически вдвое. Помимо прочего начался так называемый «жилищный бум», ведь министр финансов еще находил время составлять план по трущобам для Хилтона Янга, министра здравоохранения, вникать в проблемы Джона Саймона, занимающегося политикой перевооружения, да и решать многие другие вопросы. «К несчастью, особенность моего характера в том, что я не могу рассматривать проблему, не пытаясь найти ее решения. Таким образом, я практически принял на себя теперь управление комитета по оборонным требованиям страны»[235], — писал он сестре.

Безусловно, это желание помочь, даже в чем-то сделать за других работу, повесило на Чемберлена седло «вьючной лошади», с которой его сравнивал Уинстон Черчилль. В декабре 1934 года, после того как экономическая ситуация выровнялась, Чемберлену предлагали перейти в Фо-рин Оффис, повторив судьбу своего старшего брата, и стать министром иностранных дел, но он отказался, в частности потому, что «ненавидел поездки в Женеву и терпеть не мог официальных церемониалов»[236], - как писал в дневнике. Его энергия, энтузиазм, несмотря на уже преклонный возраст, резко контрастировали с апатичностью Болдуина и болезненной усталостью МакДональда. Неудивительно, что они с удовольствием перекладывали на Чемберлена максимально возможное количество своих обязанностей. «Я все больше и больше тащу это правительство на своей спине. Премьер болен и устал, С. Б. устал и не будет заниматься проблемами»[237], — писал он в дневнике 8 марта 1935 года. Но уставал иногда и Чемберлен, особенно видя враждебные нападки прессы. «Иногда я чувствую себя склонным сказать: хорошо, если люди такие дураки, что не понимают всей нашей работы, пусть варятся в их собственном соку, раз уж он им так нравится. Почему один человек как раб должен работать и беспокоиться о таких неблагодарных и не ценящих ничего собаках. Но это все потому, что каждый иной раз может уставать»[238], — сетовал он в письме сестре.

Зато энергии было не занимать внезапно восставшему из вигийского небытия Дэвиду Ллойд Джорджу, которого успехи его давнего врага канцлера Казначейства изрядно раздражали. В противовес чемберленовской политике уравновешенных бюджетов весной 1935 года он предложил Британии свой «Новый курс» по аналогии с рузвельтовским. Предложения эти он направил не только в прессу, но и Болдуину с МакДональдом, которые уделили их рассмотрению определенное внимание. Обнаружив, что тень «валлийского карлика» замаячила в Кабинете министров, Чемберлен немедленно пригрозил своей отставкой[239], равно как и добрая половина остальных министров, не желавших работать с Ллойд Джорджем[240], и лично взялся за изучение концепции, памятуя о том, что правительство все же не принадлежит ему, а исповедует межпартийное сотрудничество.

Это был хитрый ход со стороны Чемберлена, он максимально затягивал рассмотрение планов Ллойд Джорджа, впрочем, и по объективной причине собственной исключительной занятости. В итоге к лету 1935 года, не дождавшись ответа от Кабинета министров, Ллойд Джордж объявил, что правительство его обмануло, и ушел на вольные хлеба сражаться за свою экономическую доктрину.

Тем не менее вихрь Ллойд Джорджа, ворвавшийся в Кабинет, ясно показал, что необходимы реорганизация правительства и проведение Всеобщих выборов. 7 июня 1935 года Стенли Болдуин стряхнул с себя усталость и вновь стал премьер-министром, Чемберлен остался управлять финансами, а Рэмзи МакДональд занял пост лорда-председателя, то есть заместителя премьера. Черчилль находился в забвении, после Билля об Индии фактически порвав с консерваторами: его взгляды на индийский вопрос оставались максимально империалистскими — «никакой самостоятельности колонии». Но, в отличие от Ллойд Джорджа, Уинстон Черчилль злобы никогда не таил[241], видимо, ввиду свойств характера будучи просто не в силах удерживать многое в себе. «Что касается Уинстона, то он произносит очень много речей, значительно подкрепленных коктейлями и бренди. Некоторые из них — очень хороши, в старом стиле, но они больше не убеждают»[242], — писал Невилл Чемберлен сестре.