Невинная для грешника

Марта всё-таки уходит, тихо хлопает закрывающаяся за ней дверь, а я сажусь обратно в машину. Достаю из кармана телефон, снимаю с блокировки и утыкаюсь мрачным взглядом в тот самый файл, который скинула мне Регина.

Он был всё это время открытым – всё то время, что мы провели вместе с Мартой. Я не нашёл в себе силы закрыть его или удалить. Да и толку, если информация из него осталась на подкорке, отпечаталась голограммой на внутреннем зрении.

В списке много телефонных номеров: Олег, родители Ани, Регина, есть даже я – не помню, когда мы с ней общались, но этого факта не отменить, мой номер в стройном ряду многочисленных абонентов.

Оказывается, Аня была ещё той болтушкой.

Я уверен: менты уже изучили телефон Ани вдоль и поперёк. Они видели и знают, когда и с кем она общалась, как вижу это я сейчас.

Я скольжу взглядом по экрану, но в поле зрения постоянно попадает один и тот же номер – номер, который, казалось, знали только близкие.

Личный номер моего отца.

Если верить детализации, отец никогда Ане не звонил, не писал сообщений, не обрывал её телефон долгими ночами. Зато она…

Иногда знаешь человека всю жизнь, он кажется классным, адекватным и умным. А потом вдруг узнаёшь, что он мог без преувеличения пятьдесят раз набрать один и тот же номер, пока не получит ответа.

Судя по хронометражу, иногда отец всё-таки брал трубку.

"У неё был мужик. Богатый и женатый, который не собирался разводиться, но она требовала".

Голос Регины звенит в голове, и я пытаюсь найти доводы, что этот богатый статусный мужик – не мой отец. Но математика – мой профиль, и дважды два складывать умею.

А ещё Марта и её сбивчивый рассказ о "свидании" в саду.

У отца не было ни единого повода просто общаться с Аней, давать ей свой личный номер – он вообще к моим друзьям прохладно относится. Они всегда существовали где-то за пределами зоны его интересов. Но сейчас в голове укладывается всё по полочкам, телефон улетает на соседнее сиденье и пальцы крепче обхватывают руль.

Мне нужно видеть отца. Мне нужно узнать: неужели не было других поводов разобраться с опостылевшей наглой любовницей?

* * *

В доме на первый взгляд тихо и безжизненно, но я знаю, что в нём кипит жизнь. Я это чувствую, как и негатив, который буквально сносит с ног.

Я нахожу мать в саду. Она сидит в беседке, держит в руках бокал шампанского, а на столе полупустая бутылка. Вторая, опустошённая, некрасиво валяется прямо на дорожке.

Кажется, в этом доме впервые забыли слово «идеально».

Я подхожу сзади, останавливаюсь, а мать резко оборачивается и фокусирует на мне мутный взгляд. Долго смотрит, словно узнать пытается, а потом растягивает губы в улыбке.

– Сынок… я так рада тебе, – спохватывается, неловким жестом выливает шампанское прямо на подол платья и громко смеётся. – Вот, даже Диор испортился…

– У нас вся жизнь испортилась, – замечаю и не узнаю своего голоса.

– Не то слово, Марик, не то слово, – философски замечает мать и хлопает по соседнему креслу. – Присядь.

Несмотря на количество выпитого, мать держится молодцом, только тёмные тени под глазами буквально кричат об усталости и нервах, что она уже успела себе вытрепать. Я сам до такой степени вымотан и разорван изнутри на клочки, что не нахожу ни сил, ни желания спорить. Просто сажусь и, вытянув ноги, откидываюсь на плетёную спинку.

Складываю руки на груди, запрокидываю голову, смотрю на крышу беседки и кроны деревьев над ней. Глаза сами собой закрываются, и только тихое дыхание матери не даёт провалиться в сон.

– Марк, что мы делать будем? – мама касается моей руки, но одёргивает её, когда смотрю ей в глаза. – Отец… это всё так неожиданно. Это такой ужас… если это всё окажется правдой, как мы жить-то будем?

Действительно… будто малые дети без кормильца останемся.

Я ковыряюсь в себе и понимаю, что мне плевать на шумиху, которая обязательно поднимется в прессе – уже поднялась, и мать в подтверждение моих мыслей говорит:

– Журналюги, как вороньё, налетели. Мне пришлось работу фонда заморозить, отпустить людей, потому что и там нет никакого покоя. Марк, мы превратимся в парий, нас ни в одном приличном доме не примут!

Мать срывается в истерику, а я говорю, что в одном месте видел все эти фальшивые приличные дома.

– Но ты не понимаешь… это же наша репутация, наша жизнь. Что делать, если Рому не оправдают. И даже если оправдают, это же такое нефтяное пятно на репутации.

– Я знаю, что они были любовниками, – говорю без прелюдий, и мать испуганно икает. – Ты знала?

Она качает головой так лихорадочно, что волосы выпадают из причёски, закрывают глаза.

– Врёшь?..

– Нет-нет, я действительно не знала. Твой отец… ты сам понимаешь, какой он человек. Трудный. С ним тяжело, я тридцать лет пыталась построить нормальную семью…

– Мама, оставь, умоляю. Хоть раз в жизни перестань врать.

– Марик, я ведь всю жизнь всё делала ради этой семьи, ради вас.

– Ты, мама, сдала меня в дурдом. Да, элитный, в самой Швейцарии, но дурдом. Ты гордишься собой?