Невинная для Лютого

— Да ты брыкаться удумала, скотина? Целку корчишь из себя?

Дверь, слетев с петель, с грохотом рухнула на пол. В комнату ворвался Лютый, его глаза бурлили тьмой, рот перекошен от ярости, кулаки сжаты.

— Что ж ты, сука, творишь?! — заорал он и, когда я отпрянула к окну, бросился на Волчару.

Глава 71. Лютый

Когда я вышел из дома, ночь была в самом разгаре. Большая луна осуждающе светила в лицо и мягким фиолетом окрашивала снег во дворе, тянула до подлеска нежно-лимонный хвост из искрящегося снега и лазурью подсвечивала ели.

Я замер около крыльца и прислушался. Ни шороха, ни скрипа, ни движения.

Но кто-то минуту назад явно пригибался и крался к окнам со стороны хозпостроек, и это напрягало.

Где ребята Макса?

Почему улицу никто не охраняет? Где хваленая защита Чеха?

Приготовленный пистолет холодил пальцы. Я ступил по дорожке к сараю, пригнулся, чтобы скрыться за можжевельником, но зацепил ветку, и снег просыпался мне за пазуху колючей крошкой.

Около гаража лежали двое. Третий чуть дальше. Мои ребята. Я не успел проверить, живы ли, показалось, что Лина вскрикнула, потому пулей метнулся к дому.

Это были самые быстрые сто метров в моей жизни. Когда я напоролся на запертую изнутри дверь, подумал, что девушка испугалась всего, что случилось между нами, но потом услышал…

— Носова-трахальщика готова была выскочить, а здесь Лешка всего лишь — раз-маз-ня! Все ты знаешь и умеешь, тварь продажная. Брюлики Берегового понравились? Или его хрен, как раз по размеру? Так мой не меньше. Я докажу!

И с двух ударов плечом, обезумев до крайней степени, я выбил дверь и, оценив, что Лина достаточно далеко, с криком бросился на Сергея.

— Что ж ты, сука, творишь?!

Пистолет во время прыжка и суматохи отлетел в сторону, потому я молотил кулаком, что дурной. Лютый. Настоящий зверь.

Я что-то еще кричал, но соображал слабо. В мозгу кипела не просто злость, а сокрушающая ярость. Я готов был убить на месте.

Но Волчара опытный боец, едва я оказался открытым, дал коронным правым в скулу и быстро забрал инициативу. Даже пьяный — он опасный воин.

Сколько мы душили друг друга, разбивая мебель и вещи, не помню, но когда нас растащили, я поднял голову и сквозь затекшие кровью глаза посмотрел на друга. Наверное, бывшего, потому что я не мог такого понять. Разве он не видит, что делает мне больно? Или ему в красках расписать, что в душе давно ветер воет, а сердце болит от нерастраченных чувств?

— Ты никогда не тронешь ее, — я дернулся, но освободиться не смог, кто-то сильно сжал руки за спиной, давил на плечи, стиснул шею. Волчара лежал на полу, придавленный еще двумя охранниками.

Когда я обернулся, чтобы освободиться, зацепил взглядом бледное лицо жены. Она забилась в угол комнаты и, прижав ладони к животу, беззвучно плакала.

Снова посмотрел на Волчару.

— Пошел вон из моего дома, — я говорил слабо и тихо, но вкладывал в голос километры темноты. Приспешники Чеха переглянулись. — Ты услышал, и не друг, и не враг, а так? Отпустите его! — рявкнул охране. Они послушались, меня освободили, отойдя подальше и дав полную свободу.

Серый скалился кровавой улыбкой и пьяно смеялся. Я поднял с пола пистолет и наклонился к этой твари, что подняла руку на мою жену. На моего ребенка. На святое замахнулся.

— Убью мучительно, посмей еще раз к ней подойти, пугало огородное, — тряхнул его за ворот куртки и приставил дуло к виску. — Андерстенд, сука?!

— Лёш… — раздался тихий голос Лины за спиной.

Она покачала головой и взглянула с мольбой, а Серый выкрутился из ослабевших пальцев, отполз подальше и сплюнул кровью:

— Баба тебе дороже друга? Она тебя от пуль закрывала брюхом, Лютый? Подставляла плечо, когда ты подыхал? Вытаскивала тебя из того дерьма, где я тебя нашел? Ты ослеп. Ещё пожалеешь, — он хрипло откашлялся и встал на ноги. — Чех дал тебе срок три дня. Сука же только и ждет момента, чтобы вернуться к папочке и воткнуть тебе нож в спину. Все они бляди! Припомнишь ты меня, да будет поздно!

И, растолкав охрану, друг выскочил из комнаты. Мужики, обсуждая развлечение, удалились в направлении кухни, в проём разломанной двери потянуло сигаретным дымом.

Я выбросил оружие и пополз к Лине. Меня колотило, зубы не попадали друг на дружку.

— Ты в порядке? — я потянулся, чтобы обнять девушку, но ладони были в крови, и это вернуло на миг в прошлое. Мертвая, холодная Мила в моих руках. Наша белоснежная простынь в пятнах, светлые волосы слипшимися прядями перекрыли лицо любимой.

Это сломало стержень моей воли. Я подался к Лине, припал ухом к ее животу и заскулил.

— Скажи, что с ребенком и тобой все в порядке. Пожалуйста.

— Всё, как учили, — нервно вжимая ногти в мои плечи, процедила она. С трудом сдерживая трясущуюся челюсть, выдохнула: — Глаза, горло, пах… — Помотала головой. — Он ничего мне не сделал, Лёш. Ничего! С нами всё в порядке.

Опустилась на колени и, обняв меня, зашлась в рыданиях.