Невинная для Лютого

Лютый медленно поплыл по трассе к городу, больше не оборачиваясь. Он волочил ноги, будто они у него не настоящие, спина изогнулась полукругом, превратив его в горбуна, а в руках сверкал черным корпусом пистолет.

— Ну, всё, — судорожно дёрнула я ремень, с трудом отстёгиваясь. — Извини, малыш, но кажется твоему папе сейчас… Мамочка не будет ругаться!

Осторожно вылезла из машины и побежала за Лютым. Каблуки скользили по льду, полы пальто развевались. Вокруг нас начали собираться люди, я видела, как некоторые косились на пистолет и, прижимая телефоны, явно пытались позвонить в полицию, другие снимали. Вот же…

— А ну, стой! — Переводя дыхание, закричала я. — Посмотри на меня.

Лютый медленно, будто во сне, развернулся. Я тут же бросилась на него:

— Глаза! Нос! Кадык! Пах!

Лютому мои удары были комариными укусами, но он упал на одно колено, выронил пушку. Словно на самом деле силы покинули его вместе с ненавистью к моему отцу. Я пнула пистолет в сугроб… Делая вид, что бью Лёшу. Люди заохали, я же зло закричала:

— Чего уставились? Мой муж, что хочу, то и делаю! — И вцепилась Лёше в волосы, заставляя смотреть на меня: — Только посмей меня бросить, и я… я… — Народ притих в ожидании ответа, а у меня слов не находилось. Я прорычала: — Я беременна от тебя, кретин! Хоть что-то это для тебя значит? Или ты готов бросить ещё одного ребёнка?!

Лютый вздрогнул так, будто в него врезался мотоцикл — этот мой удар достиг цели. В чёрных глазах мелькнуло что-то, губы скривились, а я уже не могла остановиться. Содрогаясь от бушующего в крови адреналина, сжимаясь от ужаса перед Чехом, которому выходка Лютого ой как не понравится, тихо цедила яд слов в лицо мужу:

— Только ради мести готов сворачивать горы, да? Лишь всё потеряв, станешь шевелиться? Решил и меня похоронить рядом со своей Милой? Думаешь, я не знаю, что ты задумал?! Да у тебя всё на лице написано, Лютый! Что-что, а играть ты не умеешь. Думал, прикончишь Серого, пристрелишь Чеха, и всё? Да ты бы лучше в Деда Мороза верил. Не успеешь и взглянуть на врага, как мне шею свернут.

Выдохнула и, покосившись на зевак, улыбнулась и погладила Лёшу по щеке:

— Идём домой, милый. — Снова приникла к его уху и добавила: — Та папка. Давай отдадим её Чеху, он же полицейский. Раз уж я буду шпионить за своим отцом, то пусть и он пошевелится. Убийцу привлекут к ответственности, а мы выиграем время.

Посмотрев в глаза Лютому, прижалась самым мягким поцелуем, на который только способна. Проникнув между зубами, сплелась языком с его. Смело, безрассудно, как никогда не делала, вжималась под аплодисменты зрителей. Прикусив огрубевшую холодную на морозе кожу губ Лютого, шепнула:

— Я тебя прощу, если вернёшься.

— Не нужно обещать то, что невозможно, — промямлил он, отрываясь от моих губ с неохотой. Не сбежал, уже прогресс. Обнял меня крепко, застонал в плечо. — Я себе не прощу, как ты не понимаешь? Не могу. Просто не могу… Ты хочешь, чтобы я вечно варился в геенне огненной, заглядывая в твои глаза? Чтобы брал на руки нашего ребенка, и думал, какая я мразь? Лучше пристрели меня на месте… Если я завалю Чеха, все закончится, милая, — он погладил меня по щеке дрожащими руками. Ласково растер растаявший снег, коснулся век, опустил кончики пальцев на губы. — Это просто игра на нервах, не тронет он тебя, не посмеет. Он ведь, сука, знал, что это Серый предал меня… и столько времени водил за нос. Накручивал против, — Леша захлебнулся словами, — твоего отца. Я же тогда чуть не убил тебя, маленькая, — муж вздрогнул, опустил руки, отстранился, потянулся за пистолетом, засмеялся, как ошалевший или безумец. Стряхнул снег с оружия и потер его о свитер. — Я хуже, чем тот, кто сломал мне жизнь. Я хуже, Лина! Не прикасайся, — выставил ладонь перед собой. — Ты чистая, как ангел, принимала на себя все мои удары, глаза открывала, а я не понимал, не слышал! Люблю тебя, понимаешь, и не смею любить. И ты не смей меня прощать… — он дернул волосы и согнулся почти вдвое. — Сссука, почему я не сдох тогда? Ну почему?! Вместе с Милой и Сашкой. Я бы тебя не мучил, не тянул бы за собой в пропасть, а теперь как выбраться из этого дерьма? Только грохнуть этих тварей, взять на себя удар.

Сердце заколотилось, с губ сорвалось:

— Любишь?

Значит, дома мне не показалось, он действительно признался мне в чувствах? Ведь Лютый не умеет играть.

— Не смею, я знаю, — прошептал Леша, приподнявшись.

Я смотрела в его тёмные глаза. Муж застыл ледяным изваянием, даже кажется не дышал, а вокруг стояли люди и смотрели на чужую боль. Молча, выжидательно, жадно. Я отпустила его и поднялась. Голос прозвучал безжизненно: