Невозможная музыка

Саше не нужно было объяснять, как это бывает, когда желание выжигает мозг, и нет иного выхода, кроме как выплеснуть его из себя в другое тело, о котором потом и вспоминать не захочется. Все это бывало и с ним… А потом липкий, душный туман рассеивался, и Саша с облегчением переводил дух: Лилькино лицо светило ему, как прежде… А что, если и с ней это не в первый раз? Только с Игорем? Или не только?

"Не знать! Не хочу!" — он замотал головой, забыв, что за ним могут наблюдать из окон. Сейчас человечество состояло из четверых людей, одним из которых был он сам. Об отце Саша не мог думать, как о человеке. Он и сам точно не знал, кем был в том мире, куда его увел орган… Игорь сейчас там… У подножия той красноватой скалы с пещерой для органа…

Нужно было вернуться домой… И не только потому, что уже был разогрет ужин. Но Саша незаметно забрал влево, будто плутал по тайге. Он шел, глядя только под ноги, серый асфальт покачивал перед ним трещинами, и от этого слегка кружилась голова. Когда перед ним возникла тысячи раз виденная, надтреснутая крышка канализационного люка, в цвете которой смешались краска и ржавчина, Саша вскинул голову, и нашел знакомые окна. Теперь на них были другие занавески…

Те люди, что жили здесь уже три года, скорее всего и не слышали имени Иоланты Сигизмундовны. Наверное, им было известно лишь то, что до них тут проживала какая-то ненормальная старушенция, которая в последние недели не запирала дверь в квартире, чтобы ее не пришлось ломать, если соседи учуют трупный запах. И почему-то никто ее не ограбил… Чудеса!

"Я уехал, и она умерла, — Саша сглотнул возникшую во рту горечь. — Что же такое происходит вокруг меня? И почему мне кажется, что если б она была жива, ничего этого не случилось бы с нами?"

Он знал, что, вряд ли, заставит себя пойти на ее могилу: перед любым кладбищем Саша испытывал суеверный ужас. И не стыдился этого, ведь никто не мог поколебать в нем уверенность в том, важнее помнить об умершем, и думать о нем, чем отмечаться посещениями на Троицу.

— Я думаю о вас, — шепнул он, не заметив, что это прозвучало строчкой романса.

Пора было уходить, а Саша продолжал смотреть на то окно, возле которого когда-то стояло фортепиано, и вечно открытая форточка выпускала в мир звуки Грига, Бетховена, Гайдна…

"Баха", — он произнес это имя как бы отдельно от других, поставил особняком, хотя уже решил для себя, что не собирается быть органистом. Не только из-за отца… Детская жалостливая влюбленность в однокрылый рояль, чем-то схожий со стойким оловянным солдатиком, давно окрепла в Сашиной душе настолько, что никакие сказки собственного прошлого не могли увлечь его чем-то другим. Слава Богу, уже были созданы аранжировки Баха для фортепиано, например, обработка, сделанная Бузони. Сейчас Саша играл его Токкату, Адажио и Фугу. Ему казалось, что на рояле это звучит не менее мощно и пронзительно, чем на органе.

Мысль об органе оказалась острой и больно кольнула, напомнив об Игоре, который сейчас ближе всех был к разбитому Сашей инструменту. Все говорило за то, что она так и будет сидеть в нем занозой до тех пор, пока он не приблизится к Игорю настолько, что ненависть, возникшая между ними, не выдавит ее.

Правда, это немного глупо выглядело даже в Сашиных глазах: ехать черт знает куда, только ради того, чтобы ударить другого человека по лицу. Но зачем еще ему нужно увидеть Игоря, он не представлял. Вот только это "нужно" было несокрушимым.

В последний раз скользнув взглядом по бывшим окнам бывшей учительницы, Саша пошел к дому, теперь уже следя за тем, куда идет. Его дом накатывал волной успокоения. Все в Саше как-то незаметно затихло, перестало трястись и проваливаться. А мысли упорядочились, и первой из них оказалась: "Только мы с мамой. Так было и до Лильки. До Игоря. Так и теперь будет. Спираль".

Вторично войдя в свой дворик, Саша смог заметить, что на тех листьях, которые были у самой земли, застыли темные капли. Видимо, с утра прошел дождь, которого он не застал. Или это было еще вчера?

Это "вчера" состоялось без него, но Саше придется разбираться, почему оно вышло именно таким. Себе он мог признаться, до чего ему хотелось расспросить Лильку обо всем, выведать подробности: "Почему? Как?" Он подозревал, что получил бы от этого мучительное удовольствие, к которому подсознательно стремится каждый русский: хоть однажды в жизни уничтожить себя до такой степени, чтоб осталась одна пыль, которая легко превращается в грязь. А уж из этой грязи вновь возродить человека — вот торжество победителя!

Формально Саша был русским только наполовину, но они с матерью так давно уехали из Латвии, и его связь с отцом была настолько призрачна, что много лет он чувствовал себя русским, и никем иным. Хотя сам их дом, из которого натерпевшийся от властей дядя Валдис пытался создать свою крепость, не имел ничего общего ни с одним из строений на их улице.