Невозможная музыка

Спустя время, ему стало казаться, что в том, как все получилось, была некая подстроенность: поздние репетиции вдвоем в полутемном зале, пронзительно красивая музыка, бутерброды и апельсины, которые Наташа раскладывала прямо на рояле… Конечно, им пришлось учиться врать, — или она уже умела? — ведь Наташа была замужем за профессором-теоретиком, которого Саша невольно стал избегать.

Менялись квартиры ее знакомых, но постоянным оставался страх, что кто-то из них проболтается: богема — не надежный народ! А Саша вовсе не был настроен отвечать за Наташину жизнь, в том случае, если профессор воспримет все слишком болезненно. Ни разу Саша не сказал ей, что любит, и считал, что честность в этом — главное.

Но все это не было ни честно, ни искренне, ведь речь шла не только о профессоре, на чувства которого еще можно было наплевать, но и о Лильке, которой Саша писал, вернувшись в арендованную комнату: "Маленькая моя, я живу только тем, что ты есть". И это тоже было полуправдой, ведь выходило, что живет он не только этим.

Саша помнил, что ощущение мучительности возникло уже при первом свидании, хотя он ожидал, что мало-мальский риск развеселит его: чужая квартира, полузнакомая женщина, и ни на той, ни на другой нельзя оставить следов. Радио подсказывало песню дня: "Мы могли бы служить в разведке…" И хотя там тоже шла речь об отношениях, которые приходится скрывать, Саша чувствовал: то, что происходило между ним и Наташей не дотягивало даже до песенного уровня.

С Лилькой ему хотелось создать оперу. И не только в музыкальном смысле. Теперь, как никогда прежде, ведь необходимый трагизм, наконец, возник. Раньше его подменяла временная разлука, сейчас грозившая перерасти в настоящую.

"Я везу ее, чтобы отдать другому мужчине. Чем не сюжет для русской оперы?" — Саша глотал горький ветер, и все пытался поймать взглядом: растет ли вдоль дороги полынь?

— Давай остановимся! — крикнула Лилька.

Он не стал спрашивать: зачем, и свернул с дороги в солнечные владения мать-и-мачехи. Эти цветы всегда держались вместе, потому что были совсем маленькие. Лилька тоже маленькая, нельзя оставлять ее одну. Разве она выживет? Игорь должен понять это…

Подождав, пока она слезет с мотоцикла, Саша перекинул ногу. За его спиной легко вздохнул смех.

— Что?

— Пианист, который гоняет, как рокер… Где это видано? — она продолжала смеяться, но в этих звуках уже слышалось нечто умоляющее и совсем не веселое.

Он заставил себя улыбнуться:

— Как будто ты впервые это видишь.

— Нет, я просто привыкнуть не успеваю. В тебе столько всего… И потом, ты же все время исчезаешь!

— Ты всегда знала, что я поеду учиться.

— Я знала, — подтвердила она и, присев, погладила пушистые цветки. Потом показала пожелтевшую ладонь и засмеялась.

Быстро нагнувшись, Саша сорвал цветочную головку и ткнул Лильке в нос. Она взвизгнула и опрокинулась на траву, мотая головой и задыхаясь от смеха. Придавив одной рукой, Саша уверенными мазками раскрашивал ей лицо. Куда попадал, потому что Лилька все время уворачивалась.

— Ты — солнечная клоунесса! — крикнул он, отдавшись тому восторженному веселью, которое возникало раньше, когда они оставались вдвоем.

— Я… Я… — она так и захлебывалась. — Чем я отмоюсь?

— Я поплюю на тебя.

— Только попробуй! Ой, у меня уже слезы текут.

Он едва не сказал: "Вот и умоешься слезами", но успел услышать, как зловеще звучат эти, еще не произнесенные, слова. Вывернувшись, Лилька подскочила, стиснула его шею и потерлась о щеку разгоряченным лицом. Потом отстранилась и жалобно улыбнулась:

— Вот… Теперь ты тоже…

— Зачем ты это делаешь? — Саша сел на траву, даже не попытавшись стереть пыльцу.

— Что я делаю?

— Пытаешься доказать, что ничего не потеряно.

— А все потеряно?

Она села в стороне, так, что ему был виден только ее профиль. Кончик носа золотился на солнце, а от ресниц спускались печальные стрелки.

— А ты сама этого не чувствуешь? — у него опять так сдавило сердце, что он повысил голос, чтобы заглушить эту боль. — Знаешь, это даже как-то… нечестно с твоей стороны… Только вчера ты кричала, как любишь его…

Быстро повернувшись к нему, и встав на колени, будто молила о пощаде, Лилька, путаясь, проговорила:

— Я же сказала… Я, наверное, все придумала… Просто придумала…

— Просто!

— Я не понимаю, почему так кричала… Ничего особенного у нас и не было.

— Ну да, секс — это такая ерунда!

Поморщившись, она заговорила еще быстрее:

— Я, наверное, слишком по тебе соскучилась. Я же писала! А он тоже был таким несчастным… И я…

— Ясно, — Саша лег на траву, чувствуя, что больше не может смотреть на Лильку. Облака над ним вытянулись белесыми травинками, которые хотелось собрать рукой.

— Что — ясно?

— Вы утешали друг друга по полной программе. Просто утешали.

— Тебе хочется поиздеваться?

— Не все же тебе… А что будем делать с твоими душераздирающими признаниями, что ты влюбилась в него еще в одиннадцать лет?

Она протяжно вздохнула и придвинулась поближе:

— Может, и влюбилась. Но это, как… Ой, я знаю, ты терпеть не можешь Фрейда, но меня тянуло к нему, скорее, как к отцу, понимаешь?

— К Фрейду?