Невозможно в это поверить, но…

Лежа на твердых бревнах, прикидывал шансы на побег. Яма глубокая, метров семь не меньше. Стены ровные, даже при слабом свете я увидел, что они гладкие, зацепиться не за что. Единственный путь наверх — только по лестнице. Подручных материалов, из которых можно связать канат, не наблюдалось. Яма накрыта решеткой, сколоченной из тонких жердей. Посреди, имелась откидная дверца, через которую опускалась лестница, пища и туалетная бадья.

Ладно, допустим, выбрался. Куда бежать? Я неплохо запомнил тропу, по которой попал сюда, но местные смогут легко догнать меня, ведь они здесь ориентируются значительно лучше. До известного мне аула Гешермахи два дня ходу, а без еды и воды, проделать этот путь почти нереально. Уходить вглубь территории, без провизии тоже не вариант. Языка я не знаю, любой и каждый распознает во мне чужака. Результат может быть еще хуже. Выбраться из ямы и вырезать весь аул — задача тоже трудновыполнимая, я не могу похвастаться неубиваемостью Рембо, и оружия никакого нет. Пока остается одно: ждать удобного момента для побега и попытаться с помощью коллег по несчастью освоить местный язык.

На следующий день я был «удостоен» чести выносить наш туалет. Тюремщики опустили лестницу, а мои сокамерники показали жестами, что мне делать. Медленно поднимаясь по перекладинам лестницы, я крепко удерживал в руке воняющую бадью, не хватало еще уронить ее, тогда все наши спальные места будут временно недоступны, и меня за это не похвалят.

Выбравшись из ямы, сразу попал под прицел троих крепких, бородатых мужчин, вооруженных карабинами. Один подталкивая меня к калитке в высоком глинобитном заборе, жестами показал, что нужно делать. Калитка вывела меня прямо к ручью. Содержимое выливалось в ручей, а бадья вешалась на специально вбитый в дно кол, чтобы бегущая вода могла емкость отмыть. Подталкиваемый в спину прикладом карабина я вернулся к яме, так ничего толком и не рассмотрев.

Два месяца я просидел в каменной тюрьме. Раз в три дня, когда подходила очередь, выносил бадью с испражнениями. Один раз в месяц, нам, по очереди, позволялось помыться теплой водой. Взамен истрепавшейся одежды выдавали лохмотья такого же состояния. Кормили, правда, нормально. Один раз дали по небольшому куску баранины.

С сокамерниками я нашел общий язык. Буквально на второй день они начали учить меня языку. Учеба была своеобразной. Сначала указывали пальцем на предмет, а потом называли его несколько раз на турецком языке. Я повторял. В день учил не более тридцати слов, которые перед сном обязательно повторял вслух. С каждым днем слов становилось больше, и я продолжал все повторять, на память я, слава Богу, никогда не жаловался.

Мало-помалу завязалось общение.

Шапур, перс, тридцати двух лет от роду, отец двух девочек, родом из Тегерана. Окончил Тегеранский институт, недавно преобразованный в университет, по экономическому профилю. Работал представителем шахского правительства в Астрахани, где занимался закупкой зерновых культур. Восемь месяцев назад был ограблен и похищен неизвестными. Теряется в догадках о причинах похищения.

Кямил, как он выразился: смесь турка и татарки, чуть старше — ему тридцать семь, холост. Учился в Париже, имеет диплом бакалавра права. Полгода назад занимал пост судьи в Анкаре. Попал в зиндан благодаря влиятельному землевладельцу Анвар-паше, который проиграл дело в суде, где председательствовал Кямил. Удивляется, почему его просто не убили, а отвезли неизвестно куда.

Мне удалось удивить своих друзей по несчастью, когда они узнали, что я русский офицер, воевавший с турками.