Невозвратный билет

Они с дядей Пашей вытаскивали ящик, мама оступилась, ящик упал.

– А где инженер? – ахнул дядя Паша. Никаких следов инженера в ящике не наблюдалось.

– А я откуда знаю? Может, потерял по дороге? – хмыкнула мама. – Но, думаю, никакого инженера в нем не было. Пустышка, как и ящики с урнами.

– Нет, не может быть. Я лично видел труп, – не понимал дядя Паша. – Разве так можно? А как хоронить? Пустым? Это же грех большой.

– Паш, мы сейчас сдохнем, если не сожжем этот ящик. И моя смерть и смерть моей дочери останутся на твоей совести. Вот это грех. Давай, вытаскивай и жги.

Потом все было хорошо. Нас с мамой доставили в поселок по месту жительства. Дяде Паше выписали премию за спасение ценного кадра, то есть моей мамы, и жизни ребенка, то есть моей. А на самом деле, чтобы помалкивал про то, что инженера потеряли. Ящики якобы с урнами и гроб под инженера думали сколотить заново, но нашлись дела поважнее. Родственники рабочих так и не обнаружились, а племянница не обрывала телефон с вопросом, где тело дядюшки. Так что все как-то само собой и разрешилось.

Дядя Паша подарил моей маме тулуп и перчатки. Мне – шапку и сапоги.

Спустя пять лет, когда мама вдруг решила вернуться в столицу, нас снова вез дядя Паша. Она позвонила на автобазу и вызвала именно его. Маме ответили, что других дураков точно не найдется – на дорогах заносы, только сумасшедший согласится ехать в буран. Дядя Паша приехал через час.

– Отвези меня назад, – попросила мама.

Водитель кивнул.

Я скатывала ковер, который висел в моей комнате над кроватью. Складывала в чемодан теплые вещи – телогрейки, варежки, носки.

– Вы куда? – спросил дядя Паша.

– Не знаю, на всякий случай, – ответила я.

– Вот, возьми мои варежки, в них спать на морозе можно. – Дядя Паша снял здоровенные рукавицы.

– Спасибо. – Я чуть не расплакалась.

Конечно, я была рада вернуться на Большую землю. Не важно, в какой город или поселок. Я хотела забыть, как руки примерзают к варежкам и как волосы покрываются инеем. Как громко – так, что закладывает уши, – может скрипеть снег под ногами. И как бывает красиво, когда все вокруг занесено снегом. А еще помню, как хочется лечь и уснуть. Как становится жарко и душно, когда попадаешь с холода в тепло. И как сильно першит в горле, начинает мучить жажда. Есть хочется все время, постоянно. Невозможно терпеть голод. Кажется, что умрешь, если не поешь. Я многое хотела бы забыть, но не получилось. Помню. Так же отчетливо, как в детстве.

– В этот раз без груза, надеюсь? – спросила мама дядю Пашу.

Тот нервно хохотнул.

Мы доехали без приключений, и рейс не отменился, хотя предупреждали, что в ближайшие дни вылеты невозможны по погодным условиям.

– Ну, будешь здесь, заезжай, – обнял дядя Паша маму.

– Нет, лучше уж вы к нам, – рассмеялась мама.

Она снова превратилась в ту столичную модницу – в дубленке нараспашку, в сапогах на высоких каблуках, без шапки, – какой приехала сюда. Я же шла следом, замотанная двумя шарфами, в шапке-ушанке, теплых варежках. Дядя Паша смотрел на нас с нежностью и тревогой.

Кома

Как-то знакомая, мать взрослой замужней дочери и дважды бабушка, на вопрос, как дела у молодой семьи и внуков, ответила: «Когда я им не звоню, у них все хорошо. Сами все решают, сами справляются. Но стоит только позвонить, как все становится плохо. Не у них, у меня. То одно нужно, то другое. От сушилки для белья до новой прогулочной коляски. А еще посидеть с внуками. Я сказала дочери – или сижу с внуками, или работаю и покупаю сушилку и коляску. Она обиделась. Ну вот скажи, почему нам не приходило в голову просить у родителей денег на коляску?»

У меня пока нет взрослой замужней дочери и внуков, но есть мама. И когда я ей не звоню, все хорошо. Но стоит только позвонить, как сразу все плохо. У меня. И я опять решаю какие-то проблемы. Не звонить не могу. Сейчас выдерживаю пару дней, собираюсь с силами, разгребаю рабочий график, на всякий случай откладывая дела, и после этого набираю номер, не зная, чего ждать.

На звонки с незнакомых номеров я не отвечаю. Но и когда на экране телефона высвечивается «мама», меня тут же бросает в холодный пот.

– Что случилось? – спрашиваю вместо приветствия. И хоть бы раз мама ответила: «Ничего не случилось, просто позвонила узнать, как у вас дела».

– Случилось то, что люди – идиоты, – обычно констатирует мама. – И без чувства юмора.

– Ты опять неудачно пошутила? – уточняю я, гадая, чем мне грозит очередная мамина шутка. Она предпочитает жанр черного юмора.