Невыдуманный Пастернак. Памятные встречи

1935 год. Высокий берег Москва-реки. Вдали виден белый дом с колоннами, в нем жил Алексей Максимович Горький.

Правее дома с колоннами – конюшни конного завода. Выход с луга прямо к ним. На лугу пасутся заводские лошади – матки с жеребятами и молодняк – одно– и двухлетки. За рекой видно село Иславское и поселок Николина Гора.

Приехали мы к двенадцати часам. Так передал нам Исаак Бабель, что к двенадцати нас приглашают. Сам он в это время жил у заводского наездника.

Алексей Максимович вышел навстречу в переднюю. Поздоровались, пошли погулять. Горький рассказывал о конном заводе, и что Николина Гора называется по имени мужского монастыря, стоявшего здесь когда-то; что село Иславское – это бывшая вотчина Архарова; что монахи дрались с мужиками Архарова из-за карпов, водившихся в озере, оно было в конце Николиной Горы, там, где теперь торфяное болото. Монастырь считал озеро своей собственностью, мужики – своей. Вот отсюда и пошло «архаровцы» как нарицательное: разбойники…

Алексей Максимович показывал нам особенно старые деревья в парке, сравнивая их с собой.

– Я люблю свое старое тело, – сказал он, похлопывая себя по груди и плечам. – Каждую весну оно возрождается.

Горький был очень элегантен в своей пластике.

Стали съезжаться гости к обеду.

За столом было человек двадцать. Среди них братья Корины – Павел и Александр, такие, как на портрете Нестерова; жена Павла – Прасковья.

Домоуправительница Олимпиада Черткова, рыжая, ходила вокруг стола, следя за убывающей едой, и распоряжалась, чего не хватает, подавать.

Алексей Максимович как бы подбивал Бориса Николаевича рассказывать.

Торопясь на репетицию, рассказывал Ливанов, держась за поручни переполненного трамвая, он стоял на подножке. Перед ним, в том же положении, находился и некий гражданин. На крутом спуске между Сретенскими воротами и Трубной площадью гражданин разжал руки, рискуя столкнуть Бориса Николаевича и свалиться самому. Оказывается, он был совершенно пьян.

– Я стал поддерживать его, подталкивая на площадку, наконец, мы вошли. Чтобы взять билеты, я отпустил его, и тот чуть не свалился на мостовую. Опекая его, стараясь ввести в вагон, я поддерживал сзади. Пассажиры одобрительно смотрели на меня. А пьяный вдруг сказал: «Вот уж по карманам-то лазить не надо!».

Борис Николаевич рассказывал, показывая в лицах, все хохотали, особенно Горький и Бабель.

– Вот-вот, – сказал Алексей Максимович. – Со мной тоже была подобная история.

И рассказал:

– В Нижнем Новгороде, давно это было, я шел через мост ночью. Слышу крик: «Спасите! Спасите!». Внизу, с реки. Я сбежал, влез в воду, схватил человека и стал тянуть его на берег. Не двигаясь с места, он сказал: «Давай рубль!» – «Так как же?… Ты просил о спасении…» – «А ты погляди, мы стоим по колено в воде, какое спасение! Давай рубль!».

И Алексей Максимович предложил всем выпить за донкихотство.

Когда вышли из-за стола, Алексей Максимович позвал меня в другую комнату и, пригласив сесть на диван, сам сел рядом.

– Я хочу вам сказать. Самая прекрасная, самая лучшая женщина, какую я знал, это Екатерина Павловна, моя первая жена. А знаете, почему я с ней расстался?… Она всегда была права. Мужчина этого не терпит. Вот это я и хотел вам сказать.

Гастроли по городам Советского Союза Художественного театра, приехавшего из заграничной поездки. (Это я возвращаюсь назад, в 1925 год.)

Первые гастроли, в которых Борис Николаевич участвует.

Он занят в «Царе Федоре», играет Шаховского, Мстиславскую – Л. М. Коренева.

Едут основные исполнители. Массовку набирают в городах, где проходят спектакли.

Сам Станиславский репетирует.

Город Киев. Дали объявление, что приглашаются мужчины всех возрастов для исполнения бояр в массовых сценах спектакля.

На этот раз пришли мясники.

Константин Сергеевич доволен их видом. Он долго, «по системе» объяснял их сверх-сверхзадачу, как они должны ненавидеть Шаховского и, воспользовавшись случаем, в драке убить его, действуя «по системе» вполне искренне.

Началась репетиция сцены. Потом драка. Эти бояре-мясники навалились все вместе на Ливанова действительно искренне.

Станиславский кричал из зала:

– Очень хорошо!.. Действуйте!..

Ливанов стал отбиваться:

– Думаю: сейчас убьют, здоровенные, кулачищи – во! А Константин Сергеевич все подначивает – доволен. Вдруг крик: Коренева, прятавшаяся за моей спиной, что соответствовало сцене. Я, отбиваясь, задел ее, не заметив этого. Станиславский остановил репетицию, спросил: что случилось?

Коренева сказала:

– Борис Николаевич больно ударил меня по виску.

И, почему-то хромая, ушла в кулису, Станиславский гремел ей вдогонку:

– Вы не артистка Художественного театра! Как вы могли помешать, репетиция шла так прекрасно!..

1936 год. День лета. Станиславский зовет нас к себе. И вот мы на балконе его дома – стол, плетеная мебель. Станиславский работает, пишет.

Константин Сергеевич, расспросив о театре, о нашем житье-бытье, предложил Ливанову пойти поздороваться с Марией Петровной Лилиной, сказав, что он должен со мной поговорить. Именно так и сказал: «должен».