- На этот раз случайности нету, - признался он смущенно. - Я вчера попросил эти позывные. У нашего старшего лейтенанта. На узле связи. Сказал, «Незабудка» у меня везучая. Меньше обрывов на линии. Когда Вильнюс брали, меня тоже придали вашему батальону. И тогда на проводе «Незабудка» жила. Ровно месяц назад. Не помните?
- Нет.
- Ну, как же! Я тогда в подвале с рацией сидел. Где вы раненых перевязывали. Ну, тех, кого на улице Гедемина подобрали.
- Бой тот помню. А вот, что ты в подвале сидел…
Она прикрыла глаза, так ей легче было воскресить в памяти ранний вечер тринадцатого июля, душный, пропахший порохом, дымом и гарью, окровавленный вечер…
- Ох, вы тогда на раненых кричали! Ну там, в подвале…
Она с удовольствием закивала.
- Иногда на раненого накричишь и сама успокоишься. И ему не так страшно. Раненый про себя так рассуждает: «Ну, если на меня сестрица повышает голос, значит, мое положение вовсе не такое скверное. Не станет же сестрица кричать на умирающего! Значит, и подвал не отрезан от своих. Зря кто-то сболтнул…» А между прочим наш подвал в форменное окружение попал.
- Ну как же! И медикаментов тогда не хватило. Я вам два своих индивидуальных пакета в руки вложил.
- Все из головы вылетело.
- Разве до меня было?
Как ни силилась, она не могла вспомнить подробностей, но уже твердо знала, что не впервые встречается с младшим сержантом. Да, она видела, конечно, не раз видела эти глубокие темные глаза в темных веках, затененные ресницами, отчего глаза казались совсем черными. Да, она уже не раз ловила на себе его взгляды, неизменно почтительные и преданные.
- Позже я перебрался с рацией к православному собору. Чуть не на паперти божьего храма окопался. В скверике. Вы тот собор помните?
- Костелов там до черта было. Все небо загородили. А собора что-то не помню…
- Ну, как же! Мемориальная доска висит. Петр Великий присутствовал на молебствии. В одна тысяча семьсот пятом году. По случаю победы над Карлом Двенадцатым.
- Нас с тобой в случае чего, - Незабудка хмыкнула, - гробовая доска приголубит. Не хуже, чем мемориальная.
- Пускай лучше нам звезды светят. И птахи пускай для нас поют. В одна тысяча девятьсот сорок четвертом году. И в другие годы…
- Ты, наверно, стихами балуешься? И образование высокое?
- Только собирался в институт поступить. Перед войной. А работал радистом. Пароходство. В Керченском порту.
- Это у вас там керченские селедки водятся? - снова раздался смешок.
- Ну, как же! - обрадовался младший сержант. - Только моя рация не касалась рыболовного флота. Конечно, если штормяга… А так я больше переговаривал с самоходными баржами, с буксирами. Железную руду возили.
- Я железную руду тоже видела. Есть у нас на Северном Урале такая гора Юбрышка. Потом в Висимо-Шайтанске рудник…
- Ну, как же! А керченская руда знаменитая! У нее слава не меньше, чем у керченской селедки. Правда, фосфору в нашей руде многовато… Помню, обеды носил отцу в бессемеровский цех. Сызмальства привык к огню. Конвертор начнут продувать - воздух гудит, дрожит, шатается! И не видать воздуха за дымом, за искрами. Будто «катюши» всем дивизионом играют…
- А я малообразованная. - Незабудка тяжело вздохнула. - Кто знает, может, и я бы студенткой стала… Да осень выдалась неприветливая. Как раз вышел указ о прогулах. Чей-нибудь будильник даст осечку, откажется звонок подать, проспит хозяйка самую малость - добро пожаловать в тюрьму. И никто не принял того во внимание, что вчера хозяйку заставили сверхурочно работать. Да потом вечерняя школа. Четыре часа за партой…
- Тот указ много горя принес, - согласился младший сержант. - От него чаще страдали хорошие люди, чем плохие. У нас в Керчи тоже Случаи были из-за этого указа…