Незабудки

И вот на третий или четвертый день после этого, вечером, окончив в палатах уборку, я забралась в самый конец отдаленной аллеи, в темноту. Села в гамак, задремала. Вдруг подошел Виктор, как-то быстро, внезапно. Спросил: «Можно?» Я не успела ответить. Он сел рядом со мной. Гамак сильно качнулся, и я ухватилась за плечо Виктора. Он это понял иначе: обнял меня и крепко — я чуть не задохнулась — поцеловал в губы. И почему-то я тогда не смогла сопротивляться…

На других, освещенных дорожках, гуляя, разговаривали люди, а мы сидели молча, неподвижно, сцепившись горячими руками. В санатории прозвонили отбой. У нас это строго. Виктор встал, наклонился, еще раз — и так же крепко — поцеловал меня и пошел не оглядываясь. А я? Я до утра просидела в гамаке. И только боялась: не остыл бы у меня на губах от ночного холода жар поцелуя. Вы понимаете: первого в жизни…

Днем, когда мы случайно встретились возле курзала, Виктор усмехнулся, чуть-чуть, уголком рта, кивнул мне головой и быстро взбежал по ступенькам. Я тоже прошла мимо, а сердце в груди стучало, стучало…

Я не могла понять — что со мной? Иногда мне казались, что я заболела, иногда — что я двигаюсь во сне. Работа валилась из рук, все время я забывала, куда и зачем я пошла.

А в сумерках я уже сидела в том же гамаке и ждала. Я знала, что Виктор придет.

И он пришел…

И потом приходил каждый вечер.

А дней через десять мы с ним вовсе сблизились, уже настолько, что целые ночи проводили вместе в самых глухих, темных уголках парка. Виктор ложился спать вместе со всеми, а после обхода врачей тайком пробирался ко мне, в условленное место. Я ждала его. Ох, как ждала! Я считала каждую минуту, каждую долю минуты и злилась на врачей, если они запаздывали с обходом.

Виктор умел говорить. Хорошо, красиво, убедительно. Он мне рассказывал о своей жизни, делился мечтами о будущем. Все время твердил, что я умная, способная, и взял с,меня слово, что я непременно буду учиться. Мы лежали в кустах, на теплой траве, под головой шуршали сухие осенние листья, сквозь оголенные ветви высоких деревьев пробивался голубой свет луны. Было хорошо, боже, как хорошо!.. Слова Виктора пронизывали, заполняли всю мою душу, я жила его мыслями, его мечтами, надеждами. И в эти голубые, теплые ночи я стала его женой…

Ну, а потом…

Потом?.. Наступил день отъезда Виктора. Все у нас было обдумано и решено заранее — я еду с ним, в Москву. Я стану ходить в школу для взрослых, буду учиться, учиться, а потом поступлю в институт. Наша общая цель: открывать вместе алмазные россыпи, золото, руды редких металлов.

Утром я получила расчет, сложила в чемодан платья, белье и с Виктором ушла на вокзал.

До прихода поезда оставалось несколько минут. Виктор почему-то через санаторий вовремя не заказал билеты и теперь побежал к кассе, а я стояла на перроне со своим и его чемоданами. Вот по рельсам прогрохотал паровоз, поезд остановился. К вагонам сразу бросились пассажиры — остановка здесь, вы знаете, всего три минуты.

Виктора нет! Ну ничего… Что же делать! Уедем завтра. Поезд тронулся…

Вдруг — Виктор. Тряхнул меня за плечи сзади, повернул, крепко прижал, обжег поцелуем: «Марусенька, милая, милая, продали только один билет. Я не могу задержаться — учеба. Приеду за тобой в каникулы — жди!» Он забросил свой чемодан в тамбур и сам побежал, цепляясь за поручни вагона на полном ходу.

Я закрыла глаза, мне стало страшно. Будто душу вынули из меня, а здесь, на платформе, оставили пустое тело. Но все равно, я была в поезде, в Москве. Вместе с ним…

Всю ночь я писала ему письмо, наполняя каждую фразу, каждое слово горячей любовью. Я знала, что Виктор десятки раз перечтет эти листки. Заклеила конверт… Адрес? Он мне не оставил — мы же рассчитывали уехать вместе! Я отыскала его историю болезни. Была ли это случайная небрежность дежурной сестры или… Но адреса в истории болезни каким-то образом не оказалось.

Сумеет Виктор мне написать с дороги? Или пришлет весточку уже из Москвы? Каждый день я ждала письма. Нет! Почтальон приносил всем эти узкие серые или голубые конверты, всем, кроме меня. Прошло две… три недели… Закрылся сезон. Уехали врачи, все медицинские работники, остались сторожа, хозяйственники… И я поняла. Умом поняла. А сердце все еще отказывалось верить. Закружились зимние метели. Тогда и я уехала. Нет, не в Москву. В Уфу.

В Уфе я поступила санитаркой в больницу, а вечерами ходила в школу для взрослых. Я пыталась забыть Виктора, но не могла забыть его слов и, даже брошенная им, исполняла его желание — училась. А к концу зимы я легла в больницу. Да… — Маруся хрустнула пальцами и тяжело перевела дыхание: — У меня случился аборт…

Вот тогда я впервые подумала: лучше бы мне умереть. Но врачи меня выходили, сберегли. Только сказали: матерью больше мне не быть уже никогда…

Маруся смолкла. Чуть прищурив глаза, она упорно смотрела мимо меня в угол палаты. По стенам метались непонятные лохматые тени, похожие на собак. Они взобрались бы снова и ко мне на постель, но им мешала Маруся.