Незабываемые дни

— Не беспокойтесь, свои,— подошла к нему Надя. И действительно, спустя минуту в хату не вошел, а ввалился Астап. Топот тяжелых сапог вспугнул сторожкую тишину хаты.

— Ну что вы здесь сумерничаете, тоску наводите? Зажигай лампу, Надейка, а я сейчас окна завешу для спокойствия. Да давай, дочка, тащи из печки, что у тебя там есть… И на Миронову долю тоже ставь, он сейчас придет… А может, и товарищ комиссар разделил бы, компанию, а то смотри, как он сдал на молочном провианте.

Комиссар улыбнулся в ответ, присматриваясь к тяжелой фигуре Астапа, к его тяжелым и вместе с тем таким точным движениям: вот он аккуратно повесил одежду на стенку, не торопясь помылся над ушатом и, фыркая, утирался широким вышитым рушником. Казалось, вот-вот разлетится в клочья этот рушник. Аккуратно пригладил бороду, усы, примостился возле стола на скрипучей скамейке.

Вскоре они с Мироном Ивановичем, который не замедлил появиться в хате, так аппетитно уминали свой ужин, что соблазнили и комиссара, которому и в самом деле надокучил молочный провиант, говоря словами Астапа.

— А теперь, комиссар, можно и отрапортовать тебе обо всем по порядку: что слышали, что видели, о чем узнали.

И он рассказал о событиях на шоссе, где кто-то ночью, видно, подпилил деревянные сваи моста.

— А брось ты, Астап, в жмурки играть, не дети мы. Подпилили мост хлопцы Шведа. Есть тут человек у нас один, председатель сельсовета, с головой человек. Мост сам по себе не хитрая штука, да сошлось тут одно к одному. У немцев затор, ни вперед им податься, ни назад. А тут наши самолеты — будто нарочно их вызвали. Одним словом — картина! Фашисты еле очухались, мост чинят. Думаю, придется им еще постоять день-другой.

— А через мост по большаку не могут они двинуть в объезд?

— Могут, да не все… Мост на большаке они поставили, но это временный мост. По нему пехоте еще можно пройти, легковая машина проскочит, легкий грузовик. А чтобы танки, артиллерия — и думать нечего. На живую нитку поставлен мостик, на легких понтонах.

— А спихнуть его нельзя?

— Охрана сильная… Да там и саперная часть стоит, ладятся постоянный мост делать, свал уже забивают.

Андреев расспрашивал, что делается в районе, в городе, как встречают немца, какие вести с фронта. Слухи доходили сюда самые противоречивые, но хорошего в них было мало. Немцы уже не то в Смоленске, не то на подходе к нему. А из всех сел, из ближайших городков приносили люди самые печальные вести: фашист злобствует, беспощадно расправляется с каждым, кто имел хотя бы косвенное отношение к советской службе, расстреливает раненых или отставших красноармейцев, захваченных в деревнях.

Мирон спросил Астапа, был ли он на лесопильне, входившей в районный промкомбинат. Этим промкомбинатом заведовал он до войны.

— Хитрое ли дело побывать мне на лесопильне? Все там в порядке: лесорамы побиты, от парового двигателя остался один скелет — рабочие растащили, разбросали части так, что теперь его сам дьявол не соберет…

— А плоты?

— Что плоты?

— Да на реке плоты стоят, с полдесятка их пригнали как раз перед тем, как все это началось. Зачем же им стоять?

— Их же не потопишь, не разбросаешь, как тот движок.

— Их и разбрасывать не нужно. Пустить их нужно, и нехай себе плывут помаленьку…

— Вот до этого я, ей-богу, не додумался. Очень мне: в памяти эти плоты. Я ломал голову, как твой приемник доставить. Наш комиссар теперь жизнь увидит, да и мы будем знать, что на свете делается.

Андреев весь загорелся, услыхав о радиоприемнике, хотел сразу пустить его в ход, но, посмотрев на часы, отложил дело на завтра.

А Мирона не оставляли мысли о плотах. И он долго еще ворочался в постели, все припоминал, что нужно сделать в ближайшие дни. Еще задолго до рассвета он разбудил Астапа, и тихонько, чтоб не потревожить спящих, оба вышли из хаты. Через каких-нибудь полчаса они были уже возле реки, отыскали в тростнике спрятанный челн, перебрались на другой берег, чуть повыше лесопилки. Почти половина реки здесь была занята плотами. Между бревнами журчала, переливалась вода, густой смолистый запах сосновых бревен перемешивался с кислым и острым запахом мокрой осины, дубовых кряжей, которые еле держались на воде.

— Отвязывай!

Передний плот мягко оторвался от прибрежного песка и двинулся на быстрину. Вскоре он исчез из глаз за густой пеленой тумана, закрывшего всю пойму реки. За ним пустили второй и третий. Когда последний плот отправился в путь, перебрались в челне на свой берег.

— Теперь можно и домой,— бросил Астап.

— Домой? Подожди… А посмотреть не хочешь на свою работу?

— Что же смотреть, пустили добро по воде, и все тут…

— Нет, братец, не в том дело. Не зря мы изничтожаем свое добро… Нужно, чтобы оно, это добро, фашистам боком выходило!