Незабываемые дни

Дубок задумался на минуту, прислонившись к шершавому стволу толстой сосны, от которой веяло еще дневным теплом, нагретой, душистой смолой. Приятно закружилась голова, сладкая истома прошла по телу, так здесь было уютно, тихо… Прислушиваясь к извечному гомону бора, Дубок услыхал тихие голоса, где-то там внизу, над речушкой. Зашелестел тростник, послышался осторожный шорох, будто тащили что-то тяжелое по мокрому песку. Голоса стали слышней, люди взбирались по обрыву, раздвигая густые ветки орешника. Дубок нырнул в заросли ельника, внимательно прислушиваясь к каждому слову. Вот люди, четыре темные фигуры, взошли на самый бугор, направились к елке. Все шли тяжело дыша, спотыкаясь,— видно, несли что-то или тащили. В тусклом лунном свете, который еле пробивался сюда сквозь вершины сосен, Дубок заметил, что передний слегка прихрамывает. Вот он споткнулся, то ли о камень, то ли о корень, громко выругался:

— О черт, ногу натрудил…

И по голосу и по характерному прихрамыванию Дубок узнал председателя сельсовета Апанаса Шведа. И сразу же двинулся — даже ветки сухие затрещали — вперед к людям, окликая председателя:

— Апанас Рыгорович! Апанас Рыгорович!

— Что там такое? — тревожно спросил передний. Те, которые шли за ним, заметив человека с винтовкой, бросились ему наперерез:

— Стой, стой, тебе говорят! Руки вверх!

— Да стою, стою! И руку поднимаю, а вторую, хоть стреляйте, не могу… Ну, чего вылупились?

— Кого это тут лихо носит? — спросил Швед. Присмотрелся, засмеялся: — О холера, здорово напугал! Это же Дубок, один из сынов Ганны, значит… Что это у тебя за плечами, какую хворостину тащишь, сучки-топорики?

— Что положено солдату, то и несу, товарищ председатель!

— Гляди ты! Ответ правильный… Но скажи ты мне, дороженький, где это тебя носило по лесу, идешь откуда?

— На шоссе ходил. Ноги носили, товарищ председатель! На немецкую кашу смотрел… Крутая кашка!

— Смотри ты…— проговорил Швед и как бы немного растерялся, не находя нужного слова. Только и слышно было: — Да-а-а… Дела! — И уже задумчиво: — Спать бы тебе, Дубок, у тетки Ганны на печи, как у Христа за пазухой… Разве с твоей рукой по лесу таскаться, да в такое, можно сказать, время неподходящее. Спать бы, говорю, да сны видеть.

— Не спится, товарищ председатель!

— Это ты хорошо говоришь. Не до сна. Заснешь и проспишь свет белый. А то и не проснешься…

Они стояли, разговаривали, и у каждого, кроме Дубка, мелькала одна и та же мысль:

«Вот же не ко времени встреча… Ни взад ни вперед!»

Они стояли кучкой, заслоняя от сапера вещи, которые тащили. Но Дубок еще и раньше разглядел пару пулеметов и вдруг рассмеялся:

— А я — то думал, где это мои легкие пулеметики? Быть не может, чтобы они ваших рук минули.

Швед аж затылок почесал, фыркнул носом и тоже засмеялся:

— Смотри ты, нашелся хозяин пулеметов! И уже совсем ласково бросил хлопцам:

— Пошли! Ничего не поделаешь…

Шли молча. Не доходя километра два до деревни, мягко сказал саперу:

— Ты бы сдал нам уж и свою хворостину. Думаю, что и других своих тайников скрывать от нас не будешь? А теперь, братец, иди с богом до хаты. Нам нужно еще кое-что сделать, на минутку задержимся. Да не обижайся, понимать все должен, раз ты солдат. О том, что видел в лесу,— ни гу-гу! Так прощай…

— Апанас Рыгорович! — вздохнул тут сапер.—Что ты со мной дразнишься? Вижу я все, понимаю.

— Тем лучше, если понимаешь. А обижаться не обижайся… Будет нужда в тебе, сразу позовем. Да руку залечивай. Ну, пошли…

13

Андреев хотя и поправлялся, но поправка шла медленно, — видно, потерял много крови. За ним заботливо присматривала Надя. Делала перевязки, грела ему молоко. Нога у комиссара понемногу заживала. Он даже пытался становиться на нее, но при каждом прикосновении к полу жгучая боль пронизывала все тело, и комиссар, тяжело дыша, беспомощно откидывался на подушки. Хуже было с рукой. Рана то затягивалась немного, опухоль уменьшалась, затем снова увеличивалась. Рука горела как в огне, не лезла в рукав рубашки,

— Болит, дядечка? — спрашивал у него Василек.— Вы, дядя, йодом помажьте болячку, она и заживет. Мне мама всегда йодом мазала, когда я палец порежу. А мама уже который день не приходит… Вы не знаете, дядечка, скоро она придет?

Казалось, от слов ребенка утихала боль, и Андреев, заглядывая в синие глаза мальчика, силился вызвать на своем лице нечто похожее на улыбку.

— Думаю, что она скоро придет. И папа твой придет.

— Нет, папа не придет. Он фашистов бьет… Пока не перебьет всех, не придет.