Незабываемые дни

Со дня на день собиралась Надя отвести ребенка к его деду, к дядьке, и все не отваживалась: кому легко получить весть о страшном несчастье с их родными, близкими? Да и отец посоветовал: пусть все немного успокоится, прояснится. Он допускал мысль, что дочь Силивона не погибла,— стоит ли напрасно тревожить стариков. И опять же, у Андрея Лагутьки я без того много теперь забот, к чему же в лишнее горе лезть. Вот почему Василек до поры до времени жил в сторожке лесника. Гулял с Надей в лесу, возле ручья. Пас корову с Пилипчиком, собирал землянику. Пилипчик иногда расспрашивал его, как нашли они Андреева и кто он такой.

— Не знаю…— отвечал Василек.— Мы его с тетей Надей прятали в лесу, ты же его привез оттуда. Его фашисты убить могут, потому что он начальником над красноармейцами. Значит, и говорить о нем не надо. Вот он залечит раны и будет фашистов бить!

— А твой папка тоже начальник?

— Мой папка командир, но говорить о нем я тебе не буду, тут, может, какие фашисты ходят, и они услышать могут…

— Ага! Испугались мы этих фашистов! Я с дядькой Астапом немецких диверсантов бил, а он говорит…

Если на то пошло, Пилипчик может показать Васильку такое, что тому и не снилось. Нашел чем пугать его.

— Пойдем вот! — позвал он мальчика, намереваясь показать ему в лесу свой тайник, где были разные интересные вещи: целый ящик патронов, гранаты, ящик каких-то бумажных патронов, очень больших, и самый настоящий пистолет. Правда, пистолет этот какой-то чудной, очень уж широкое дуло. Подумал о своем богатстве Пилипчик и спохватился, замолчал. Вспомнил самый суровый наказ дядьки Астапа: все, что найдет он в лесу или в поле, обязан ему показать и никому об этом ни слова.

— Не посмотрю, что ты мой племянник, оба уха пущу на мочалу!

И Пилипчик показывал Васильку разные другие свои секреты: нору барсука под сосновым пнем, птичье гнездо в кустах. Он угощал Василька шмелиным медом. Необыкновенно сладкий мед. Он был еще слаще оттого, что сами его достали, сами нашли. Если не Василек, то Пилипчик.

И все было бы так хорошо, если бы не этот проклятый шмель. Он загудел прямо перед носом Василька. Тот отчаянно замахал руками.

— Не шевелись, он тебя не тронет! — закричал Пилипчик.

Но где там не тронет. Спустя минуту Василек тер свой нос, прилагая все силы, чтобы не расплакаться. Ведь он мужчина! Пилипчик прикладывал ему к носу какой-то широкий лист, потом обмывал холодной водой у ручья. Но боль не унималась, краснел и распухал нос, и, когда потрогал его Василек, ему даже страшно сделалось: нос стал большой и твердый, как картошка. Тут он уже не вытерпел, и крупные слезы посыпались из его глаз. А этот нахал Пилипчик руки в бока и хохочет, аж заходится.

— Вот так нос! Раньше был маленький, аккуратный, а теперь как у твоего деда Силивона.

Василек побежал к тете Наде, чтобы полечила йодом.

— Кто же это тебе так раздолбал?

— Шмель поранил… Такой большой-большой! Тетя Надя тоже рассмеялась, улыбнулся и дядя

Александр. Василек смутился.

— Это и так пройдет. Йоду не надо, вот я тебе промою лицо немного, рана твоя и заживет.

Василек чувствовал себя немного обиженным за такое пренебрежительное отношение к его ране… Но дядя Александр привлек его к себе, погладил по голове, приласкал:

— Хочешь, я тебе сказку расскажу?

— Сказку можно, сказки я люблю.

Скоро мальчик уснул. Надя осторожно раздела его, напоила уже сонного молоком, отнесла на кровать.

Вечерело. В окне виднелись освещенные скупым солнцем вершины елок и сосен. За стеной в улье утихал пчелиный гуд.

С легким свистом пролетели над хатой дикие утки. Где-то в лесу отозвался ворон, видно добрался до своего гнезда после дневных блужданий. Первый вечерний жук ткнулся о стекло окна, смолк на мгновенье и снова загудел возле молодой березки над окном. Синеватый сумрак незаметно пробирался в углы хаты, постепенно темнели стены, потолок, широкая печь около порога. Отозвался за печкой сверчок — вестник близкой ночи.

По вечерам самочувствие комиссара заметно ухудшалось. Одолевала тоска, хоть беги из этой глухой лесной сторожки, в которой за весь день не увидишь нового человека. Не раны угнетали, а мучила неизвестность, что делается теперь на свете, что делается там, за линией фронта. Днем еще туда-сюда, а с наступлением сумерек чувствуешь себя как в могиле. Все было бы иначе, если бы не эта нога и рука. Вон Астап, ходит где-то весь день, у него полно забот, выполняет разные поручения Мирона Покрепы. И сам Мирон, молчаливый, внешне неприветливый человек, у которого стриженый ежик головы всегда сердито топорщится, будто угрожает,— и тот целый день на ногах, куда-то ходит, с кем-то встречается, советуется, приказывает. Одним словом, живут люди на полный ход. Андреев даже знает некоторые их дела. Хорошие дела! Если бы все так действовали, фашистам было бы жарко. Но самому Александру Демьяновичу тяжко, ой как тяжко лежать в такие дни прикованным к постели.

Уже совсем стало темно, когда во дворе залаяла собака. Тревожно приподнялся на локте комиссар.