Незаменимый вор

— Так он ничего и не делал… — прошептал неудачливый ифрит. — Значит он… нет, не он, а я! Настоящий Я — никого не убивал! Он, то есть я — невиновен! А джинн из бутылки… какая разница, что натворил какой-то там джинн? Он в него и не поверит. Я ведь и сам не верю. Джинн сделал свое дело, джинн может уходить. Черт, над этим стоит поразмыслить…

Он задумчиво прошелся туда-сюда по ступеням.

— А вы можете его выпустить?

— Могу. Вы этого хотите?

Очкарик снова уперся спиной в постамент.

— Хочу.

— Но готовы ли вы к такому зрелищу? — с сомнением спросила Ольга. — Не хватало мне только нервной истерики у ифрита…

— Ничего, — сказал Очкарик. — Истерики не будет. Я тут за прошедшее время разных зрелищ насмотрелся… — он поставил бутылку на ступеньку и отступил на шаг. — Начинайте! Должен же я проверить вашу историю на прочность…

Ольга произнесла короткое заклинание над бутылкой, затем передала ее графу:

— Ударь кулаком в донышко.

Граф продемонстрировал знакомство с предметом и ударил, как следует. Вероятно, гвардейцы герцога Нью-йоркского упражнялись в этом искусстве не реже, чем гусары Александра Первого.

С резким хлопком бутылка испустила клуб белого дыма, и через мгновение перед публикой предстал второй Очкарик — точная копия первого, но, разумеется, без каменных шнурков и с гримасой крайнего изумления на лице. Он едва устоял на ногах и в первую минуту был лишен дара речи. Огромные глаза, часто мигая, рассматривали окружающих сквозь стекла очков, пока не остановились на ифрите.

— Ой! — сказал Очкарик-два. — Кто это?

Он подался вперед, навстречу своему двойнику, разглядывающему его не менее внимательно. Могло показаться, что близорукий человек просто захотел рассмотреть что-то у себя на лице и подошел к зеркалу.

И тут до него дошло.

— Так ведь это же… — пролепетал Очкарик-два, растерянно оглянувшись на Ольгу.

Выпуклые глаза его вдруг подернулись туманом и съехались к переносице. Слабо отмахнувшись рукой, он осел в траву.

— Обморок, — сказала Ольга.

Очкарик-один подошел и склонился над своим прототипом, заслужившим пока только второй номер.

— Да, — вздохнул он, — слабоват…

Ольга пощупала пульс лежащего.

— Ничего, скоро он придет в себя. Просто перенервничал в бутылке. Ему надо отдохнуть…

— Тогда не будем терять времени, — сказал Очкарик.

Княжна удивленно подняла голову.

— В каком смысле?

— Вам же нужно вернуть своего ифрита? Он и так достаточно набедокурил в этом, как вы его называете, пространстве. Правильно? Вот и приступайте… И не надо изображать изумление! — может быть, первый раз в жизни Очкарик выглядел рассвирепевшим. — Я же знаю, вы рассчитывали на то, что я именно так и решу! Но мне наплевать. Настоящий Очкарик — он. И он никого не убивал! Вы должны будете ему это подробно объяснить, слышите? А я вернусь в бутылку. Для меня… нет, для него — это единственный шанс все начать сначала и не стать тем, кем стал я…

Ольга с трудом поднялась и, подойдя ближе, заглянула ифриту в лицо.

— Но я должна вас предупредить: вернувшись в бутылку, вы навсегда перестанете быть Очкариком. Вряд ли у вас сохранятся даже воспоминания, ведь ифриты — негуманоидные существа, и никто не знает, о чем они думают. И думают ли вообще…

Очкарик вздохнул, поглядел в рассветное поле, простиравшееся по одну сторону постамента и в туман над констраквой, лежащей в противоположной стороне.

— Тем лучше, — решительно сказал он. — Не вспоминать и не думать — это именно то, что мне нужно. Читайте ваши заклинания! Я готов.

Предание о шестом ифрите

О, Аллах! Среди безграничных милостей, которыми ты осыпаешь правоверных, главная — это справедливые правители. Сколь счастлив народ, живущий в нашем благословенном вилояте под десницей премудрого шаха! Его беспристрастную справедливость и отеческую доброту я испытал на себе, получив лишь легкое наказание плетьми, тогда как заслуживал, готов признать, самой суровой кары. Действительно, в своем предыдущем рассказе я позволил себе недостаточно почтительные высказывания о правлении великого падишаха Хоросана. Но Аллах свидетель, у меня и в мыслях не было распространять смысл этих слов на всю шахскую власть в целом. Кому, как не мне, знать, что завидное благоденствие народа в нашем вилояте зиждется исключительно на попечении его мудрого правителя! Вообще, мне кажется, что Высокородный Властелин чересчур серьезно относится к моим незатейливым рассказам. В конце концов, это всего лишь байки седой старины, за подлинность которых я, лично, не дал бы и одного ашрафи. Будь моя воля, я и вовсе не стал бы отягощать слух Великого Владыки столь жалким вымыслом. Угораздило же меня увлечь его этим Адилханом!… Но поскольку таково желание Повелителя, я уже не могу отказаться от исполнения своего долга и, умоляя его о снисхождении, смиренно продолжаю рассказ о путешествии падишаха Хоросана.