Незаменимый вор

— Я предлагаю выпить за будущего депутата, будущего председателя какого-нибудь важного думского комитета, а то и, пардон за выражение, спикера! Степан Иванович! Родной! Ведь мы к вам, черт вас подери, просто сыновнюю какую-то преданность испытываем! Меня многие просили, помоги, дескать, в Думу. А я им: нет, не могу, и не просите. Испытываю, говорю, преданность к Степану Ивановичу Кучке, и что хотите со мной делайте. Так и не уломали. А ведь меня в Думе знают. Больше скажу: знают как родного… О чем бишь я? Да. Побольше бы в Думе таких людей, так мы бы живо пооткручивали головы всем этим политиканам, этим Долгоруким и Боголюбским! Короче, Степан Иванович, за вашу и нашу победу! Одну на всех! А за ценой мы с вами не постоим!

Он залпом осушил бокал и молодецки грянул его об пол. Кучко взвизгнул по-татарски и тоже расколотил пустой бокал, после чего троекратно расцеловал Христофора, измочив его слезами.

— За это люблю, — говорил боярин, утирая глаза рукавом. — Учись, Симеон!

— М-да, — доверенное лицо неопределенно покривилось. — Хороший парень. Шустрый. А вот коньяк подгулял. Паленый.

— Дареному коньяку… — сказал Кучко, наливая до краев лафитный стакан.

— Вот если бы такого отведать, — продолжал Симеон, — как по телевизору показывают… — он кивнул на телевизор, подвешенный над стойкой целовальника.

Гонзо обернулся и замер. На экране мелькали хорошо знакомые ему бутылки туманного стекла с золотыми этикетками.

"Да ведь это наши ифриты! " — едва не закричал он. Но кричать уже было ни к чему. У стойки, задрав головы и пожирая экран глазами, стояли Ольга и Джек.

«Впервые после снятия запрета на рекламу спиртных напитков, — говорил голос в телевизоре, — призом в новой телевизионной игре станет коллекционный коньяк „Наполеон“, завезенный к нам из Параллелья. Он был изготовлен в честь победы великого императора при Ватерлоо и является величайшей редкостью даже в своем пространстве. Кто же они, те счастливчики, которым достанется раритетный коньяк с легендой? Ответ на этот вопрос вы получите в субботу, в передаче „Д. С. П. — студия“ на канале ТВ-666…»

Прекрасно, подумал Христофор. Сегодня еще только вторник, а я уже знаю, где ифриты. Завтра же я до них доберусь. Завтра…

— Завтра, Степан Иванович, — сказал он вслух, — я угощу вас этим коньяком! Как только мы прибудем в Останкино.

— Извините, — доверенное лицо тонко улыбнулось, — но завтра мы в Останкино не попадем…

— То есть как это не попадем? — забеспокоился Христофор. — А теледебаты?!

— А теледебаты не в Останкино будут, — любезно пояснил Симеон, — а вовсе даже — во Дворце Молодежи.

«Вот тебе раз! — Гонзо обескуражено почесал в затылке. — Что ж я, дура, наряжалась?»

— Ер-рунда! — боярин ударил кулаком по столу и налил себе еще стакан коньяку. — П-после дебатов поедем! К черту! Прямо щас пъ-едем!… Паедем, красо-отка, ик! Ктаться…

— А пропуск у вас есть? — спросил Христофор, — в Останкино пропуск нужен.

— К черту пропуск! Я в девяносто третьем без пропуска проходил. Подогнал грузовик и в ссекло — дзынь! Во забегали все! — боярин потряс над пустым стаканом бутылкой, роняющей последние капли. — Так что придумали! Заборов понаставили с тех пор! Ни проехать, ни пройти… К черту Останкино! — он отшвырнул бутылку. — В монастырь! В Новодевичий… к Ленке…

Степан Иванович уронил голову на грудь и захрапел. Гонзо плюнул с досады.

— Да вы напрасно беспокоитесь, — сладко улыбнулся Симеон. — Все равно никакого коньяка в Останкино уже нет.

— Как это — нет? — тревожно спросил Христофор.

— А так, — злорадно оскалилось доверенное лицо. — Нет и все! Ведь это был анонс, а в анонсе используются кадры уже отснятой программы. Давно уже выиграли ваш коньяк и развезли по домам, а может быть и выпили…

Христофор ошеломленно вытер пот со лба. Такого удара он не ожидал.

— Новое дело! — произнес он, вспоминая Остапа Бендера. — Ифриты расползаются, как тараканы…

Предание о седьмом ифрите

О, небо! Как мне передать ту радость, что охватывает ничтожного сказителя преданий, когда сам Покоритель Народов и Светоч Мудрости присылает за ним своих предупредительных стражников! Чувства влекомого в шахский дворец можно сравнить лишь с ощущениями праведника, готовящегося к вступлению в рай. Что же касается счастья лицезрения Повелителя, то оно вообще ни с чем не сравнимо. Осмелюсь выразить надежду, что благочестивый сон, которому Владыка Мира изволил предаться во время моего последнего рассказа, не был потревожен трагическими событиями в судьбе несчастного Адилхана, и спешу сообщить, что падишах Хоросана не погиб во время землетрясения.

Стремительное падение во тьме, чувствительные удары о камни, за которые Адилхан никак не мог уцепиться, помешали ему сразу осознать главное — скала рухнула, а он все еще жив. Правда, вокруг все еще продолжал грохотать камнепад, а сам он все катился в какую-то бездну, каждую секунду рискуя сломать себе шею, но несколько мгновений все же были выиграны — он не погиб под скалой… А остальные?

Склон вдруг стал отвесным и ушел в сторону. У Адилхана захватило дыхание: вот сейчас удар о дно пропасти — и конец…