Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)

Назвать нас собирателями или, пуще того, коллекционерами – все равно что отнести кролика к крупному рогатому скоту: вроде бы и мясо, но не того вида. Мы прицельно ничего не собираем, но в какой-то момент тем не менее чуть не начали задыхаться от приобретений. Мы не ищем коллекционных предметов того или иного профиля, хотя со временем обросли скромными собраниями бытовых предметов вроде кофейных чашек, пивных кружек, подсвечников, фоторамок, галстучных булавок или шкатулок для дамского шитья.

* * *

Правда, сказать, что в моем прошлом вовсе нет опыта коллекционирования, тоже было бы большой натяжкой. Коллекционирование в СССР было одной из форм культурного досуга[162]. У филателистов и нумизматов были законные места встреч – клубы, дома культуры и дворцы пионеров. Для них выходили периодические издания[163]. Коллекционирование было модным детским увлечением[164]. В подростковом возрасте я «за компанию», без особой страсти прошел через повальное увлечение почтовыми марками, которое в какой-то момент, подобно гриппу, охватило мой школьный класс. Потом со школьным другом мы начали безо всякой системы коллекционировать («копить», в детской терминологии) монеты, затем – металлические иконки. Друг мой на летние каникулы ездил в Калинин, к бабушке, жившей в старом, наполовину нежилом доме с огромным чердаком. Возвращаясь, он с гордостью показывал свои трофеи – дореволюционные газеты, монеты, нательные и настенные иконы, кресты, складни. Кажется, в те годы мы оба инстинктивно ощутили острое любопытство к прошлому. Но ребенком собирать иконы в атеистическом государстве было рискованно. Меня как-то даже вызывали к директору школы – якобы за спекуляцию предметами культа.

К более серьезному собиранию мелкой русской церковной пластики я вернулся в возрасте между 30 и 35 годами. Начатки детской коллекции медных, бронзовых и латунных иконок стремительно расширялись в начале 1990-х. Тогда, как грибы после дождя, появлялись блошиные рынки и антикварные магазины с демократичными ценами. Там сбывалось скудное наследство, доставшееся от советских стариков и старух с дореволюционной социализацией их нуждающимся родственникам или соседям, несведущим в том, чем обладают. Коллекция пополнялась посредством стихийно используемой, но вполне канонической методы: сначала она расширялась тематически, затем улучшалась за счет замены более молодых предметов более древними аналогами, плохого состояния – хорошим и безупречным. За три года количество приобретенного выросло с десятка до пяти дюжин, собрание пополнилось мелкой пластикой с полихромными эмалями в серебре и экземплярами музейного уровня, старейшие относились к XVII веку.

Мне никогда не забыть, как колотилось сердце охотника при встрече с очередной находкой, не забыть запах медной и серебряной патины. Но однажды, в середине 1990-х, все кончилось. В квартиру забрались воры, коллекция была украдена. Я какое-то время погоревал, но заново начинать собирать иконки и кресты не стал. Спонтанно я следовал чувству, которое задолго до этого инцидента сформулировал меценат и коллекционер Александр Бахрушин:

…раз человек собирает что-либо, влагает в свое собрание душу свою, то сохрани бог, если все это погибнет от огня, – никакие деньги, полученные от страховки, не пополнят того, что занимало сердце человека, – не пополнит его осиротевшую душу, не воротит его собрания! И начни человек собирать те же книги, ту же бронзу, картины, монеты и т. д. – он того же не соберет, а будет у него собрание, пожалуй, со временем и не хуже первого, но первого, на котором он учился, на которое тратил лучшие годы своей жизни, с которым связано столько воспоминаний (потому что всякая книга и вещь имеет свою историю и, как бы ни велико было собрание, истинный любитель помнит, с удовольствием вспоминает обстоятельства покупки той или иной вещи и редкой книги), – того собрания уже не будет и никакими деньгами его не воротишь[165].