Нездешние

«Может, золото, – ни с того ни с сего приходит в голову Моне. – Что я буду делать с золотом?»

Она откидывает край холстины. Под ним не золото, а небольшие кубики, с виду из старого железа.

– Ух… – Мона протягивает руку за кубиком поменьше.

Она поднимает его одной рукой – не такой уж он тяжелый. Но есть в нем что-то необычное. На ощупь он походит не на металл, а на кожу. Пальцы ощущают что-то явственно живое, и кубик льнет к руке, словно просит не выпускать. Однако, когда Мона кладет его обратно на дно фургона, слышится отчетливый металлический лязг.

И еще, отнимая руку, она вдруг чует запах наэлектризованной пыли, как если бы в пустыне ударила молния, и в ухе слышится чей-то шепот.

Мону передергивает. Надо убираться отсюда к черту.

Распахнув дверь кабины, она заглядывает внутрь. И видит, что лежит на полу у пассажирского сиденья. У нее отвисает челюсть.

– Ох ты боже мой!

В Моне есть кое-что, о чем по ней не скажешь.

Прежде всего, как уж упоминалось, ее возраст. Мона на добрый десяток лет старше, чем выглядит, и, узнав об этом, люди немедленно проникаются к ней неприязнью. Отчасти потому, что ее образ жизни гораздо легче простить двадцатилетней, чем сорокалетней, но больше потому, что она легко несет свои годы, а у них не так.

Второе – Мона, хотя во многом она совершенный мальчишка, прекрасно вяжет крючком. Умеет вязать шапочки, шарфы, перчатки, салфеточки под чайник и даже неплохие пальто с разными сложными узорами. С друзьями, особенно по службе, она об этом молчала как рыба, но неплохо подрабатывала продажей своих изделий.

И третье – может быть, самое удивительное, – что Мона, пожалуй, обучена обращению со стрелковым оружием лучше среднего американского пехотинца.

У них с отцом, скитавшимся по западному Техасу, было мало общего, пока однажды тот не взял ее поохотиться на оленей и не обнаружил, что дочка на удивление ловка с ружьем. Отчасти это было у нее в генах, ведь сам Эрл Брайт под конец вьетнамской войны успел послужить в 75-м рейнджерском полку и показал себя недурным снайпером. Очень скоро выезды на охоту или тренировочные стрельбы стали единственными оазисами в горьких отношениях отца и дочери, и Эрл все чаще вывозил ее за город, хотя бы для того, чтобы девчонка заткнулась.

Мона с детства жадно впитывала все, что мог дать ей Эрл Брайт. Изучила точность боя разнообразных пуль, кучность попаданий всех винтовок и имеющихся в продаже патронов, разницу между стрельбой при горячем и холодном стволе. Она интуитивно определяла самую подходящую для стрельбы местность, научилась часами просиживать, припав глазом к прицелу, и не позволять телу занеметь, целыми днями не замечать голода, греть руки, чтобы не отказывали на холоде, выслеживать дичь в мескитовых, акациевых и сосновых лесах.

Задним числом вполне уместным видится, что детство Моны держалось не на любви, а на медленном, горьком, терпеливом исполнении убийства. Потому что убийство, как успела понять Мона, начинается не со щелчка спускового крючка и не с укуса пули, а с прикосновения ноги к землям охотничьего угодья и с неторопливого кружения вокруг намеченной дичи.

Поэтому, когда ее взгляд падает на чудо-оружие, прислоненное к стенке кабины у пассажирского сиденья, Мона чувствует себя как гениальный скрипач, которому упало в руки изделие Страдивари. Просто не верится, что ружье бывает таким прекрасным, таким мощным. И когда пальцы смыкаются на прикладе, тысячи мелких мускулов оживают воспоминанием, воспламеняя давно уснувшие инстинкты и желания.

Сколько это стоит, ей даже помыслить страшно. Боже, думает Мона, нюхая ствол. Почти не стреляно. И на полу целые коробки патронов.

Подняв приклад к плечу, она заглядывает в оптику. Берет на прицел дерево ниже по склону.

Цель выбрана неудачно: она сразу чувствует, что скрещение волосков опущено и выстрел пройдет выше цели. Но само это чувство, хлынувшее в голову, – наслаждение. Как первый поцелуй или секс после многих лет воздержания, когда вспоминаешь, как это бывает, а как этого хочется, и так нетерпеливо ждешь…

Она закидывает в кабину розовый рюкзачок и пристраивает рядом винтовку. Жаль, что нет набора для чистки – уходу ковбоя Мона не доверяет. Но все-таки каков подарок!

Она заводит мотор. Дизель взревывает.

Может быть, теперь, когда дела у нее пошли на лад, Мона добьется кое-каких ответов.

Глава 32

Сегодня у Меган Тухи такой скучный день, недели две столь скучного не было. Она лежит под жасминовым кустом, сбивая на себя дождь листьев босой ножкой, и думает, что все это из-за похорон, а если так, не она ли виновата?

Это навряд ли, решает она. Прежде она не бывала на похоронах. В Винке редко кто умирает. Услышав об этом, она так растерялась, что спросила маму: «И что же нам теперь делать?»

– Отдать дань, – ответила мама. – Мы идем отдать дань, милая.

– Как?

– Одеваемся как следует и идем смотреть, как его хоронят. Мы все идем, держимся за руки, слушаем… речь священника. Всем городом.

– Но я не хочу, – сказала Меган.

– Что поделать, – ответила мама. – Ты пойдешь.