Нездешние

Одиночество, навалившееся на нее, пусто и сокрушительно. Она садится в мокрую грязь и плачет.

Старуха, которая до сих пор была доброй, как бабушка, только наблюдает за ней маленькими непроницаемыми глазками. И тогда, даже сквозь рыдания, Меган чувствует: все, что эта особа до сих пор делала, как себя вела, было наигрышем, будто она повторяла слова из заученной пьесы, и сначала все подходило, а столкнувшись с чем-то, что в пьесе не прописано, – например, с рыданиями маленькой девочки, – она совсем не знает, что делать. Просто таращится, равнодушно и непроницаемо.

– Пойми, – сухо и холодно говорит старуха. – Пойми, пойми, пойми. Пойми, что это не трагедия. Нечего здесь оплакивать. Тебе должно стать легче. То, что здесь было, только скользнуло на краю зрения, но ты не разглядела. Не поняла, не узнала. А если бы узнала… ну, то, что ты видела, с чем говорила, что считала своим, было иллюзией, ошибкой перевода. Обманом. Она тебя обманула, или ты обманулась сама, я не могу сказать. Но скажу, что тебе очень повезло – не в том, что ты повстречала леди Рыбку, а в том, что, повстречав ее, ты все еще существуешь. В некотором роде.

– Не понимаю, – всхлипывает Меган.

– Не понимаешь, – соглашается старуха, – и за это тебе следует быть благодарной.

Развернувшись, она уходит в глубину леса.

– Куда вы? – кричит ей вслед Меган.

– Видимо, повторять одно и то же снова и снова, – произносит старуха. – Стучаться во множество дверей и не получать ответа. Не ходи за мной, девочка. Оттуда, куда я иду, ты не сумеешь вернуться.

Меган сидит в грязи, обхватив коленки. Потом, хлюпая носом, встает и подходит к дому леди Рыбки. Заглядывает в глубину, ища утешения в памяти о прошлых встречах. Никто не выходит.

Она садится и съезжает в отверстие. Скользкие, каплющие стены теснят ей бедра и плечи. Она спускается туда, откуда уже не видно неба, и там сворачивается в комочек и принимается раскачиваться взад-вперед, вспоминая лучшие времена, когда в темноте был голос, говоривший, что все хорошо, что все раны, что причинила ей дневная жизнь, далеко отсюда и совсем не болят.

Глава 33

«Долбать. Долбать не передолбать», – думает Болан. И откупоривает новую бутылку «Пепто», третью за эту ночь, заглатывает ее. «Трижды долбать, – думает он. – Четырежды. Пять и восемь раз. И больше». Но тут его подводит математика.

Болан сидит на стопке коробок в точной позе роденовского «Мыслителя», уставившись в глубину просторного подвала «Придорожного». Все здесь заставлено большими коробками, и в каждой коробке по четыре упакованных комплекта энциклопедии. На первый взгляд, ничего особенного, но в каждом четвертом комплекте от «Уганды» до «ультиматума» вырезана полость, и в ней примерно на семьдесят тысяч долларов героина. Куда отправятся эти энциклопедии, Болану неизвестно. Но ему платят большие деньги за надежную доставку.

Сейчас он пытается выполнить три дела сразу. Во-первых, подсчитать, сколько денег сейчас у него на складе. Приходится оперировать астрономическими суммами, но кое-как он уяснил, что в данный момент у него примерно на двадцать миллионов долларов героина, на десять миллионов кокаина и еще тысяч на двадцать энциклопедий (которые, конечно, на фиг никому не нужны).

Второе дело – сообразить, откуда именно берутся энциклопедии и героин. Происхождение кокаина ему известно, он сам наладил поставки, воспользовавшись доходами с героина. А вот героин – загадка. До сегодняшнего дня он всегда верил (или предпочитал верить), что человек в панаме просто связной между Боланом и каким-то источником за границей. Но, осторожно прощупав сеть Нью-Мексико, Болан обнаружил, что в «Придорожный» не присылается ни крошки героина и тем более никаких энциклопедий. Все уходит только из «Придорожного». А значит, все эти посылки, за которыми он посылает Циммермана во множество рассыпанных по всему Винку тайников, – местные.

Может, из самого Винка.

А это странно. Потому что Болан что-то не замечал вокруг Винка огромных маковых полей.

Третье дело – не дать себе задумываться над мерзким подозрением: что героин рассылается по всему юго-западу, а также и по Винку не только с целью нажить долбаных деньжат. Что есть другая цель, а какая – ему не постичь.

И хотя Болан мало что помнит из своих школьных дней, один маленький фактик все чаще всплывает в памяти: как учитель истории рассказывал о греческих оракулах, лопавших какие-то грибочки, чтобы служить проводниками посланий богов. Болан не верит ни в бога, ни в богов, но в голове засело, что для проникновения в неведомое людям иногда требуется помощь наркотиков.

А Болан, на свою беду, знает, сколько в Винке неведомого.

Может ли быть, чтобы весь этот героин на миллионы долларов служил одной цели: кайфу для нескольких избранных человеком в панаме горожан Винка?

Глупо, смешно, нелепо. Зачем им ловить кайф? Для чего это надо?

Например, для того, рассуждает Болан, чтобы сходить куда-то, куда самому человеку в панаме не попасть, и сделать что-то, что он сам не может. Но если так, отчего он сам не раздает героин?