Меган хотелось спросить папу, что он об этом думает. Но папа не выходил из подвала, курил сигарету за сигаретой, и они только и слышали от него, что хриплое «Да» или «Нет», а то и «Угу», пробивавшиеся сквозь дымное одеяло. Раз Меган спросила маму, что он там делает, и мама начала: «Ну, он…» – а потом сказала, что ничего особенного.
И Меган, потому что ни разу не бывала на похоронах и потому что там было так неловко и неуютно, вела себя плоховато: сбросила туфельки и ковыряла у себя между пальцами, и, хоть она об этом и не знала, вышло так плохо, что мама расстроилась – расстроилась
Так Меган еще не шлепали. Это было не предупреждение. Не угроза. На втором ударе Меган поняла, что мама взаправду, по-настоящему, хочет сделать ей
– Так нельзя делать, – сказала ей мама. – Нельзя делать нехорошие вещи на глазах у соседей. Они видели. Все видели.
– Извини. Я не знала, что это нехорошо.
– Нехорошо. Очень нехорошо, Меган.
– Я не знала. Я не буду, честное слово.
– Это уже не важно, – сказала мама.
Она тряслась, глядя на собравшихся вокруг ямы людей. И тут Меган сообразила, что маме страшно, гораздо страшнее, чем ей, и поняла, немножко, потому что у взрослых было столько правил без слов, о том, как жить, чтобы жизнь всегда выглядела счастливой и благополучной. Меган не сомневалась, что всем напортила, и сразу после пошла к леди Рыбке, и ей стало чуточку спокойнее.
Но с тех самых пор никто не выходил играть. Как будто тот день всех переменил. Все сидят по домам и большими испуганными глазами пялятся в окна. Как ждут чего-то. Одна Меган выбирается погулять, и то потому, что ее мама теперь спит целыми днями. А папа, само собой, не выходит из подвала.
Но играть не с кем. Меган одна. Даже леди Рыбка ушла, просто раз – и пропала однажды ночью.
Меган уверена, что это она виновата. Она вела себя плохо при всех, у всех на глазах, а то, наверное, все бы и сейчас были счастливы.
Меган привстает. Кто-то идет к ней через кустарник. Выглянув между ветвями, она видит шагающую по склону к их дому старую леди. Меган вроде бы ее узнает немножко. Это ведь старая леди из суда? Или нет? Меган не уверена. Ей приходит в голову, что старуха идет за ней, но та резко сворачивает к лесу под холмом. Теперь Меган точно знает, куда она идет.
Меган потихоньку выбирается из жасминового куста. Выходит на холм и видит, как бордово-белое платье леди мелькает среди сосновых стволов.
Она не ошиблась. Там живет леди Рыбка.
От этой мысли ей становится сперва очень страшно, а потом любопытно. Меган-то думала, она одна об этом знает. Но ничего, кроме этого, в том лесу нет.
Она гадает, что делать. Сказать родителям? Она никогда им не говорила про леди Рыбку. И вообще мама будет только жалобно бормотать из-под одеяла, нельзя ли вести себя потише, а папа… он промолчит.
Меган крадется вслед за старухой. Между валунами у подножия холма земля очень сырая, а деревья впереди очень-очень высокие. Необычайно высокие для здешнего сухого климата. По влажной земле разбросаны извилистой цепочкой плоские красные камни, и Меган приходится скакать по ним, потому что сразу за деревьями начинается совсем мокредь, чуть ли не болото.
Меган, пока не забралась сюда, ни разу не видела болот. Она знает, что здесь только потому болото, что леди Рыбка так захотела. И она почти уверена, что больше никто его не видел, ведь в лес никто не ходит. Хотя она точно не знает почему. Раз в лесу живут такие люди, как леди Рыбка, всем ведь должно там нравиться?
Но тут ей вспоминается, как однажды вечером леди Рыбка, высокая, мерцающая и извилистая, спела ей песню о других живущих в лесах, мол, одни там спят, и не надо их будить, а другие так растревожены, попав сюда, что к ним и подходить не стоит, и так далее, и так далее… Вообще-то, по словам леди Рыбки, получилось, что во всем лесу она одна хорошая.
А она была
Однажды Меган спросила ее, почему мама с папой иногда кажутся такими несчастными. Она задавала этот вопрос и другим людям, учителям и родителям друзей, но те всегда смущались, откашливались и уходили от ответа.
А леди Рыбка не ушла. Она только подумала и сказала (на свой лад): «Потому что притворяются не тем, кто они есть. Как все мы, детка». Лучше и сказать было нельзя.