Нездешние

– Только по крови. Они даже имени моего не знали. Ни одного из имен. – Лезвие бритвы трепещет красными крыльями бабочки. Миссис Бенджамин мычит, ощутив порез на бицепсе. В ответ ее изящная, затянутая в лакированную кожу ступня поднимается и опускается на его лодыжку. Она давит сустав, как резиновую трубку, обломки кости тонут в море крови. Когда она убирает ногу, его ступня висит лишь на нескольких красных и голубых нитях. Он выдыхает, наполняя воздух роем красной мошкары, но углы его губ по-прежнему изгибаются кверху, он смеется, ухмыляется.

– Все это с нас можно сорвать, – выговаривает он, – как бумагу.

– Скажи мне, – требует она, силой поднимая его, – кто ты.

Снова взблескивает бритва, уходит ей глубоко в плечо. Он лупит по рукояти, силясь вогнать глубже, но она ловит его руку в замахе и стискивает. Рука лопается, как водопроводная труба среди ночи. Между ее хрупкими пальцами течет кровь.

– Убей меня, – говорит он. Ошметки тканей бьются, хрипят у него в груди. – Делай.

– Нам нельзя убивать друг друга, – отвечает она.

– Прежде речь шла о вреде, – напоминает он. – Теперь об убийстве. Ты сама не уверена, да? Ты не знаешь, что Она нам запретила. Ты не знаешь, что мы можем, а чего нет.

– Зачем тебе это?

– Я даю тебе выбор, – говорит он. – Ты не можешь причинить мне вред. Ничто не может мне повредить, кроме отлучения от Нее. Но ты… ты можешь либо помочь нам, либо, когда Она вернется, узнать, что такое настоящая боль.

– Я – Ее дочь, – говорит миссис Бенджамин.

– Так докажи это! – рычит он.

Она протягивает руку, вцепляется ему в плечо. Пальцы впиваются в плоть, рвут ее так легко, как кусок деревенского сыра. Обнажают жилы и связки, вздувающиеся и спадающие клавишами концертино.

А он словно не замечает.

– Когда ты совсем один, тогда и узнаёшь, кто ты есть на самом деле, – говорит он. – А они остались одни. Но они слабы. Я не жалею. Мне уже все – все равно. – Его красные зубы щелкают, вырывая кусок мяса из ее предплечья. Красные капли выпрыгивают ему на щеку, как играющие в море дельфины.

Тогда она бросается на него – вся зубы и когти. И они лупят, рвут, терзают друг друга, как бешеные звери, только она наносит больший ущерб, ее зубы оставляют дыры в его щеке, шее, плече. Он ухватывает торчащую у нее из плеча рукоять бритвы, дергает. Брызги хлещут, как из неисправного душа. Он целит вогнать бритву ей в живот, но она заносит другую руку и хлещет его по подбородку.

Кровь струей льет у него изо рта. Перекошенного, потому что связки челюсти с одной стороны оборваны, чем и вызвано горловое кровотечение. И все же, хотя почти все полости в его черепе и груди наполнены теперь кровью, она видит, как размыкаются и смыкаются его зубы, как бьется во рту язык.

– Делай, делай, делай, – булькает у него в горле. Он толчками выбивает дыхание сквозь разбитый рот.

Она роняет его. Едва коснувшись пола, он тянется к перламутровой рукояти бритвы. Миссис Бенджамин, словно спохватившись об оставленном в духовке пироге, разворачивается и уходит на кухню, так что не видит, как он мучительно ползет по полу, задыхаясь по мере того, как альвеолы легких заливает жидкость.

Дотянувшись до бритвы, он разворачивается, отыскивая, куда ее воткнуть, когда насадка кухонного миксера упирается ему в макушку. Он обмякает с первого удара, но она опускает насадку снова и снова, как выдра разбивает морского ежа. Только на третьем ударе череп раскалывается. Шляпа (теперь совсем красная) сплющивается под ударами. Она продолжает взбивать то, что осталось от его головы, пока среди осколков и клочьев не показываются полупрозрачные щупальца, похожие на плавающую в красной луже медузу.

Она бьет по медузе. Снова, и снова, и снова.

Наконец раздается стрекочущий визг, словно чудовищный сверчок ищет подругу. И то, извивающееся и полупрозрачное, вздрагивает, обращаясь в белую пену, в пузыри, плывущие в море крови.

Исчезают.

Миссис Бенджамин роняет миксер.

Она его убила. На самом деле убила.

Это невозможно. Мать сказала, что такого не может быть. Но вот он, этот незнакомец, быстро остывает у ее ног.

«Что надо делать, – задумывается она, – после братоубийства?»

Платье на ней черное и красное от крови. Она осматривает свои раны (только теперь), когда окно освещается, и она видит молнию, ударившую по дальней окраине Винка.

Дивясь ей, она шепчет: «Нет», но раньше, чем это слово срывается с ее губ, воздух раздирает раскат грома.

Глава 38

Мир живет. Чирикает и стрекочет, кишит, мелькает. «Насекомые? – думает Мона. – Или кто-то другой?» Непослушные ноги Парсона шаркают по твердой земле – Мона тянет его за собой. Луна заливает переулок светом оттенка «Пепто-Бисмол»; взгляд Моны шарит по трещинам забора, ловя движение, уши вслушиваются; где-то крикнул и сразу замолк ночной ястреб. Может быть, даже животные понимают, что благоразумнее держаться подальше.

Мона поворачивает обратно к дому миссис Бенджамин.

– Что вы делаете? – шепчет Парсон. – Говорю же, нам надо уходить.

– Грузовик. – Мона показывает рукой. Черное чудовище стоит за углом от дома. Хорошо, что она не оставила машину перед калиткой.