Нездешние

Для начала глаза застывают в черепе, так что уже не могут удостоверить остальных чувств: кожа потрескивает, словно по рукам и ногам ползут электрические заряды; ногти на манер складных лезвий втягиваются в пальцы; волосы скручиваются порванными струнами; одни кости удлиняются, другие завиваются штопором, а третьи рассыпаются в порошок; мозг обращается в воду, которая плещется в горле, стекает по хребту и лужами скапливается на полу; зубы вспыхивают огнем и сгорают в золу и так далее, так далее, так далее, и нет даже голоса, чтобы закричать.

Но одно остается неизменным: сухая самодовольная усмешка на мерцающем экране и темные глаза в морщинках.

И голос договаривает: «…места».

И все исчезает.

Глава 50

После ухода Моны минует, кажется, всего минут пять, когда Грэйси слышит шаги в каньоне за спиной. Ей бы полагалось удивиться, ведь с самого начала их отношений (Грэйси его теперь и не помнит) каньон был совершенно уединенным местом, закрытым для всех, кроме нее и мистера Первого. Но с тех пор здесь побывал Джозеф, потом мистер Мэйси, а теперь и Мона, и в конце концов это место превратилось для нее в своеобразное подобие городской площади, куда может прийти каждый, где люди сталкиваются друг с другом и обсуждают цены на овощи.

Но вот что ее все-таки тревожит – это что мистер Первый ни разу не упоминал о втором сегодняшнем визитере. Потому, припомнив вспышки выстрелов и упавшего на колени старика Парсона, Грэйси падает ничком и отползает в укрытие за длинным плоским камнем. Она плохо представляет, кто это приближается, но уверена, что шаги могут нести угрозу.

И она совершенно ошарашена, увидев и узнав Велму Рэнси, второкурсницу с ее факультета. Грэйси понятия не имеет, что могло привести сюда девочку, тем более в таком странном наряде – пыльно-голубом костюме с белой панамой. К тому же в руках девочка, как священную реликвию, несет залитый кровью ящик для сигар. И рука у нее страшно поранена…

Велма приближается к стене густого тумана в конце каньона, что-то щелкает как хлыст, и туман, заклубившись в одном месте, утекает, словно грязная вода в сток раковины, открывая…

Там ничего нет. Ни Моны, ни человеческих фигур – ничего. Пустой тупик футов шестидесяти в ширину… и, на грани слышимости, тихий звук флейты.

Пустота не смущает Велму, шагающую прямо вперед с окровавленным ящичком в вытянутых руках. Наконец в точке, ничем не примечательной для невооруженного глаза, девочка останавливается.

Тишина. А потом каньон наполняется тихим низким гудением, таким глубоким, что ухо Грэйси с трудом улавливает звук: будто тысячи йогов тихо бормочут мантру «Ом», и гул нарастает, выравнивается, пока не начинает отдаваться вибрацией в тканях за глазами.

Этот звук Грэйси знаком: такой издает мистер Первый, желая пообщаться. Сам гул не несет никакого смысла – просто возникает, может быть, случайно, когда заговаривает Первый.

– Прекрати это, – не своим голосом произносит Велма: слова невнятны, неоформлены, будто речь глухой. – Раз я застрял в этом сосуде и говорю из него, ты должен так же.

Басовое гудение чуть усиливается. У Грэйси на глазах выступают слезы.

– Нет, – произносит Велма. – Не стану слушать. Говори как я. Так будет честно.

Гул сходит на нет. Что-то невидимое сдвигается в каньоне, рассыпаются засыпавшие землю камешки, словно по ним переступили две невидимые великанские ноги.

И голос. Как будто огромные валуны трутся друг о друга.

ХМ-М.

Грэйси потрясена. Она и не знала, что он может говорить, если захочет.

– Не слишком приятно, – произносит Велма, – говорить таким способом.

Снова сдвигается осыпь. У МЕНЯ МАЛО ОПЫТА В ЭТОМ ДЕЛЕ, задумчиво выговаривает мощный голос, НО ПОКА ЧТО Я НЕ НАХОЖУ В НЕМ НИЧЕГО УЖАСНОГО.

– Где тебе, – огрызается Велма. – По-твоему, всегда «ничего ужасного». Тебе никогда не приходилось бороться.

Молчание.

– Ты меня знаешь? – спрашивает Велма.

ЗНАЮ, отвечает голос, ЧТО ТЫ МНЕ СРОДНИ.

– А мое имя?

Молчание.

– Не знаешь, – итожит Велма. – Тебе мало что неизвестно. Но, среди прочего, я…

ТЫ, КОНЕЧНО, ЗНАЕШЬ МНОГОЕ НЕИЗВЕСТНОЕ МНЕ, выговаривает голос.

– Перестань! – взвизгивает Велма. – Брось эту…

РАССУДИТЕЛЬНОСТЬ?

– Помолчи! Ты что, не понимаешь, как опозорился?

ЧЕГО МНЕ СТЫДИТЬСЯ?

– Того, что сегодня ты умрешь. И даже не узнаешь, как звали убившего тебя. Никто из них не узнал. Они даже не знали, что я рядом.

ОНИ?

– Да. Я убил Веринджера. И Мэйси. Нашел способ. – В голосе Велмы блаженное, злобное безумие. – Ради Матери. Она бы этого хотела. Был другой путь. Ты о нем не знал, не заметил. Не такое уж ты совершенство. Не понимаю, за что она тебя так любила.

Голос вздыхает. БОЮСЬ, Я ДОЛЖЕН ТЕБЕ СКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЕМ ГОВОРИШЬ.

– Заткнись, – рычит Велма. – Ты всегда уводил ее от меня. Она всегда обо мне забывала! Стоило мне оказаться с ней, развлечь ее красотой, изяществом, чудесами, как появлялся ты и все портил! Ты никогда не давал ей полюбить меня.

ИЗЯЩЕСТВОМ… повторяет голос. КАЖЕТСЯ, Я ТЕБЯ ВСПОМИНАЮ, МАЛЫШ… ЕЕ СЛУГА?