Нездешние

На дальнем конце коридора – зеркало. Не просто зеркало – ванная. Она видит оплывшие, как на картине Дали, ручки крана и понимает, что оказалась в верхней ванной, в той, куда попала молния. Мона видит себя в зеркале… только она ли это? В свете одной лампы приближающаяся женщина походит на ее мать, улыбается ей…

Присмотревшись, Мона машет в ответ.

Отражение поднимает палец: внимание! Затем, дотянувшись до лампочки под потолком, выкручивает ее. Свет в зеркале гаснет, а в руке отражения вдруг возникает крошечная жемчужина света, словно похищенный у лампочки луч.

Мона оглядывается на лампу по свою сторону зеркала. Свет горит, никто его не крал.

Отражение поднимает светящуюся жемчужину, показывает ее Моне. Потом, широко открыв рот, забрасывает ее глубоко в горло, за язык, и тогда ее глаза и ноздри освещаются, и Моне видно, что отражение полое, а на месте глаз у него провалы глазниц, как у тыквенной головы. Отражение проталкивает огонек все глубже в глотку, дальше и дальше, а потом, выдвинув голову вперед, устремляет на Мону пустые глазницы – полая кукла, ничего, кроме тонкой кожи.

Потом Мона слышит вопль и просыпается.

Она у себя в спальне, на матрасе. Ветер хлещет по дому, все окна полны шорохом ветвей, и сперва Мона решает, что крик ей послышался. Но тут сверху доносится новый вопль, пронзительный визг перепуганного ребенка, и Мона вскакивает с постели.

На полпути по лестнице она замечает, что держит в руке пистолет. Старые привычки умирают с трудом, но поразмыслить об этом ей некогда, потому что сверху опять кричат. Мона вылетает на площадку второго этажа, и тут до нее доходит, откуда звучит вопль.

Она останавливается. Дверь пораженной молнией ванной закрыта, но внутри горит свет. Он виден в щелку под дверью и по краям. А за дверью кричат.

Опустив пистолет, Мона медленно подходит к двери. Берется за ручку и вспоминает пустотелое отражение с глазами выдолбленной тыквы.

Собравшись с духом, она поворачивает ручку и распахивает дверь.

Сперва виден только дым, а потом мощный порыв ветра очищает ванную, и Мона различает, что в ванне лежит кто-то, маленький, как ребенок, склонивший голову так, что не видно лица. Но это не ребенок, уже не ребенок, потому что черная голова дымится, пальцы опалены и подбородок обгорел до кости. Услышав, как Мона открыла дверь, он оборачивается, и становится видно, что это маленькая девочка, или раньше была девочка, но теперь глаза ее выгорели, оставив черные зияющие глазницы, и оно открывает рот (язык в шрамах ожогов), хрипло вдыхает и испускает крик ужасающей боли и страха.

Поначалу Мона видит только девочку. Но обитающий в голове маленький коп спрашивает: «Откуда взялся ветер?»

И Мона, оторвав взгляд от обгорелого тельца в ванне, замечает, что одной стены нет. А по ту сторону открывается самое потрясающее и ужасающее зрелище, какое ей доводилось видеть.

Это буря, небывалая буря. Голубые столбы света вырываются из темного вихря туч, и по всему Винку бушуют пожары. Одно грозовое облако содрогается от вспышки, и молния медленно – не быстро, а медленно и грациозно – опускается на землю, как бесшумный сине-голубой палец чистой энергии. Там, где он соприкасается с землей, вспыхивает пламя и к небу устремляется столб дыма.

Сколько зданий горит! Сколько дыма и сколько черных туч. И все же Мона чувствует, что это не все, что происходит еще какая-то огромная, хотя и неуловимая перемена.

Немного погодя она осознает, что изменилась линия горизонта: неладно с горой. Это уже не столовая гора, а пик – вместо широкой плоской вершины выросла высокая остроконечная. Мона даже отсюда видит ее силуэт сквозь дым, пламя и тучи. Как будто кто-то украдкой надел на гору остроконечный колпак.

Вершина дрожит. Что еще за катастрофа? – гадает Мона. Землетрясение? Оползень? А потом вся вершина сдвигается в сторону и, на взгляд всякого, знакомого с физикой, должна бы целиком опрокинуться, но ничего подобного: вершина встает обратно, чуть покачивается, как дерево…

И тогда Мона различает высунувшиеся сбоку придатки. Зрелище что-то напоминает. С этой точки кажется, что они высовываются из склона и втягиваются обратно как живые, чуткие… Мона невольно разевает рот.

Мозг отказывается понимать. Не бывает. Не может быть. Но она знает, что видит. Эти силуэты, поднимающиеся и падающие на склон, ни с чем не спутаешь.

Пальцы. Неимоверно огромные пальцы.

Мона, онемев, разглядывает пожары и гору. И тут девочка в ванне снова воет, разбивая ее оцепенение.

– Господи боже, – вырывается у Моны, и, развернувшись, она слетает вниз, к телефону, потому что ее навыков первой помощи этому обгоревшему ребенку мало, мало.

Аквамариновый телефон, как всегда, стоит в углу, и Мона, сорвав трубку, накручивает на диске 911. В трубке щелкает, словно аппарат ищет соединение. Потом начинаются гудки, но никто не отвечает.

– Ну же, ну же… – твердит Мона, беспомощно озираясь.

А потом умолкает и поднимает голову.

Вслушивается.

Криков больше не слышно, и ветер замер. Тишина.