Нездешние

С другой стороны, он никогда не сталкивался с людьми из Винка, ни разу. И не пора ли, думает он, перестать называть их людьми? Но другого названия для них у Болана нет… Мужчина в панаме представляется ему не человеком, а указательным пальцем, высунувшимся из-под воды, и если даже на подушечке пальца нарисована улыбающаяся рожица и он наряжен как человечек, пусть он даже похож на человека, но на самом деле… на самом деле он часть того, что скрывается под водой и гораздо, гораздо больше этого пальца.

Чем и объясняется алкогольная отвага, бурлящая сейчас в кишках у Болана.

Биржевой аппарат в конце коридора оживает. Болан сперва садится прямо, потом неуверенно встает, а тем временем бронзовые челюсти высовывают бумажный язычок.

КТО ЭТА ДЕВУШКА

– Эта девушка? – повторяет Болан. – Серьезно, вас девушка интересует? Мои мальчики под огнем, а вы все про чертову девчонку? Мы все исполнили, как вы сказали, и вы обещали, что мы под защитой! Что с нами ничего плохого не случится. Где ваша защита, черт возьми?

Пауза. Болан чувствует, что аппарат несколько ошарашен его вспышкой. До сих пор он никогда с ними не препирался.

Наконец аппарат снова начинает писать:

ВЫ ДОСТАВИЛИ СЛЕДУЮЩИЙ ТОТЕМ

– Череп? – отзывается Болан. – Ну да, сегодня вечером забросили.

ТОГДА ВАМ НЕ О ЧЕМ БЕСПОКОИТЬСЯ

– Это с какого хрена, по-вашему?

В ответ телеграф выплевывает одно слово:

УЖАСНУТЬ

Болан тупо смотрит на бумажную ленту.

– Думаете, он их напугает?

Молчание аппарата ясно говорит: «А то как же». Болан не понимает, как неодушевленный предмет умудряется выглядеть самодовольно, но аппарату это удается.

Он снова начинает печатать – знакомый вопрос:

КТО ЭТА ДЕВУШКА

Болан вздыхает.

– Зовут Мона Брайт. Говорят, получила дом в Винке по наследству. Как такое могло случиться, меня не спрашивайте. Насколько я знаю, ничего такого не сделала, просто въехала в дом. Там вроде бы никто не жил лет тридцать или около того. Вопросы задает, но не опасные. Большей частью расспрашивает про мать, которая, видимо, работала в Кобурнской, пока та еще тикала, но никто про нее не слышал. Должно быть, она уехала из Винка до… – он замолкает, сообразив, что коснулся больного места, – до всего.

Он ждет скорого ответа, но ответа нет. Болан неуверенно обводит взглядом коридор.

– Алло?

Может, он их обидел? Им явно не нравится, что ему известно, откуда они взялись – или хотя бы когда. Но тут аппарат снова начинает печатать:

ЕЕ МАТЬ

Болан пьяно таращит глаза.

– Чего?

Ответ:

ТОЧНО ЛИ ОНА СКАЗАЛА ЕЕ МАТЬ

«Чертова штуковина не ставит знаков препинания», – вспоминает Болан. Должно быть, имелось в виду: «говорила о своей матери».

– Ага, – отвечает он. – Кое с кем в городе о ней говорила. Между прочим, и с той клушей из суда, что вы так ненавидите. Не знаю, разузнала что или нет.

После долгой-долгой паузы появляется:

ВЫ УВЕРЕНЫ

Болану и неловко, и досадно. Никогда еще они не задавали так много вопросов.

– Да, – говорит он, – да, совершенно уверен. У меня четыре свидетеля. Хотя мои мальчики, собирая сведения, чуть не расстались со скальпами. Прикажете что-то предпринять?

Новая пауза длится еще дольше. Они, кто бы они ни были, здорово призадумались. Приятно видеть их в растерянности.

Аппарат снова тикает:

НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЙТЕ

– И всего-то? – удивляется Болан. – Хотите, чтобы я сидел смирно? Скажите хоть, что там завтра будет внизу.

Ответ аппарата краток и сладок, как последнее прости:

ПОЛНЫЙ ХАОС

Глава 17

В эту ночь Мона спит. Опять крепко спит, сон жесткий, черный и надежный. И, как в прошлый раз, видит сон.

Ей снится, что она стоит на дорожке к дому матери. Ночь, деревья танцуют под ветром. И она видит свет в окне на фасаде, и в луче света лежит матрас, и кто-то – черноволосая девочка (волосы такие же черные, как у Моны) – спит на боку, отвернув лицо от окна.

Мона подходит к двери, берется за ручку. И оглядывается.

На улице люди. Они смотрят так, словно чего-то ждут от нее. Они немножко похожи на людей, виденных Моной в Винке, на случайных знакомых: вот повар из «Хлои» – Франклин, и миссис О’Клири, которая работает на полставки на почте, и так далее, – но вместо лиц несомненно маски, маски из папье-маше с резкими неровными изгибами. Темные пустые глаза, губы недобро кривятся. Из-за их спин, оттуда, куда не достигает свет фонарей, наблюдают за ней другие, но те, насколько можно рассмотреть в темноте, не слишком похожи на людей. Есть среди них приземистые и многорукие. Есть высокие и хрупкие, словно стеклянные. И где-то еще дальше слышится звук флейты или разбитой органной трубы.

Отвернувшись, Мона открывает дверь. За дверью не прихожая. Дверь распахивается в длинный темный коридор. Лампы под абажурами бросают со стены лужицы света. Что-то видится Моне в конце коридора, вроде бы свет, но от чего – она не разбирает.

Она оглядывается на людей с картонными лицами. Те невозмутимо отвечают на ее взгляд. Снова, отвернувшись, она идет по коридору.

Он тянется без конца. В какой-то момент пол и потолок вздрагивают, как от недалекого землетрясения. С потолка сыплются облачка пыли, и где-то слышен низкий рокот.