Нездешние

Телефон продолжает гудеть. Она вешает трубку, пока кто-нибудь не ответил. Подходит к окну, выглядывает.

Ни пожаров, ни молний, ни дымных колонн. Тихая, мирная ночь.

Она долго стоит у окна. Потом склоняет голову, прислушивается. С тех пор как Мона схватила трубку, она не слышала ни одного крика.

Подойдя к лестнице, она смотрит вверх. Света там не видно.

Пистолет по-прежнему у нее в руке. Подняв его, она почти касается пальцем спускового крючка. И начинает бесшумно подниматься.

На втором этаже полная темнота. Ниоткуда не слышно ни звука. Мона медленно подходит к ванной. Дверь закрыта, а разве она не оставила ее настежь, выбегая? И света в щелях не видно.

Коснувшись дверной ручки, она второй раз останавливается подумать. Затем поворачивает ручку и тихонько толкает дверь.

Ничего не видно в полной темноте. Выждав, Мона тянется к выключателю, зажигает свет.

Ванна пуста, правда, в ней осталось опаленное пятно, но стена на месте, и дыма нет. Увидев это, Мона, обомлев, часто перебирая ногами, спешит вперед, ощупывает одной рукой стену. Стена надежная, твердая.

Оглядев свои пальцы, Мона снова протягивает руку. Стена все такая же твердая. Тогда, присев на корточки, Мона снизу ощупывает ванну. Холодный фаянс – ею не пользовались по меньшей мере несколько часов.

Сев на пол, Мона откидывается назад. Звякнув металлом, откладывает пистолет. И сидит, не зная, что делать дальше.

Наконец она встает, подбирает пистолет и спускается вниз, в переднюю. Выходит за дверь, на середину улицы, и поворачивается на север. Столовая гора на месте, как была, заканчивается плато.

Мона мотает головой.

– Нет, черт побери, нет! Я не сумасшедшая, нет!

Она бросается через улицу, распахивает дверцу «Чарджера», падает на сиденье и заводит мотор. И, презрев все слышанные в Винке советы, гонит машину в ночь.

Глава 18

Вот он бродит, виляя в подлеске, и по каньонам, и через тенистые поляны, руки в карманы, понурив голову, словно вся тяжесть мира лежит на сутулых плечах. В каком-то смысле так оно и есть, и это непривычно для мистера Мэйси, который, на радость Коклер-стрит, всегда на месте, подметает крыльцо своего магазина и приветствует прохожих, кому подмигивая, кому улыбаясь, а кого обдавая лестью. Чтобы старый весельчак Мэйси впал в уныние, даже помыслить невозможно, Мэйси ничем не проймешь, он всегда такой же. Если город снесет селем, Мэйси останется, и у него наготове будет маленькая сплетня или пустая шуточка. Но вот он в одиночку бродит по пустыне за городом, а розовая луна лениво плывет по пурпурному небу, и, хотя сам Мэйси сказал бы, что в его ночной вылазке есть глубокий тайный смысл, он не мог бы отрицать, что отчасти она помогает ему избавиться от тяжкого груза.

Зигзагом поднимаясь по скалистому склону, он замечает за плечом вспышку молнии. Останавливается и смотрит, как расцветает над плоскогорьем сияние, стробоскопом выхватывающее из темноты горы, сосны, красную каменистую равнину, которая

(почти как дома)

в последнее время несет угрозу. Молнии беззвучны, но его уху мерещатся тихие раскаты грома. Гроза соберется над горой – она всегда собирается над горой – и рассеется, растаяв на северо-востоке. Но вот он склоняет голову к плечу. Глаза с любопытством обшаривают темную линию гор. Он что-то видел, наверняка не слепящую голубизну молнии, а плоский прямоугольник тусклого белого света, как в окне. Но что можно увидеть там, на плато столовой горы, кроме останков лаборатории с перекрученными тоннелями и почерневшей башней антенны (все это торчит над землей, как шампуры для барбекю). А больше, уверен он, там ничего нет

(кроме двери)

Совершенно ничего, потому что иначе они бы знали, не так ли?

Он смотрит. Он ждет. Ничего не видит. И продолжает путь к дому.

Движется он против часовой стрелки, в обход, так, чтобы всегда приближаться к городу стороной, через пустые игровые площадки, парки и дальние перекрестки. Приятно переходить запретные места, заплатки на полпути. Он так долго пробыл в гавани посреди Винка, так долго суетился в магазине и среди соседей. А здесь, на краю, среди расщелин и перекрестков, переходя из тени в тень по темным рекам, пронизывающим сердце Винка, он чувствует себя ближе к дому.

С одного дерева, под которым он проходит, слышится резкое жужжание. Остановившись, мистер Мэйси задирает голову. Крона темна, но он различает преспокойно балансирующий на одной ветке человеческий силуэт у вершины.

Жужжание усиливается, становится вкрадчивым и пронзительным, словно уговаривает его уйти прочь. Такого звука человеку не издать.

Терпения Мэйси хватает ненадолго. Нет у него времени на столь манерные жесты.

– Да заткнись ты, – огрызается он.

Существо на дереве замолкает. Бросив на него гневный взгляд, мистер Мэйси идет дальше.

В Винке мистер Мэйси может ходить куда угодно и в любое время

(но не за его пределами)

и никто не знает города лучше него. Кроме, разве что, мистера Веринджера. Но мистер Веринджер мертв, мертвее мертвого, мертвее некуда. Что бы это ни значило.