Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

Работу с Катей мы получили по специальности, в библиотеке. Называлась Институтом информации по общественным наукам. Фонды там были богатейшие, здание — из стекла и бетона, большая столовка вокзального типа, в которой мы жевали принесённые из дому бутерброды. Что до местных блюд, то создавалось впечатление, что повариха с буфетчицей борются с общественным обжорством путем порчи исходного продукта. Как-то раз я подслушал их громкий и честный разговор.

— Скажи-ка мне на милость, почему это тебе премию выписали, а мне — облом?

—А ты чего хотела? Это ж я социалистическое соревнование устраиваю, а не ты.

—АЛенке премию за что дали? За мытьё посуды, что ли? Так она у неё вся в жиру и передник в пятнах.

— При чём здесь тарелки? Ты зимой на первенство района на лыжах бегала? Видишь, не бегала. А на коньках? А она бегала и сломала ногу, мне лично вместо неё за пропаганду здорового образа жизни грамоту вручали. Вся, между прочим, в гербовых печатях. А если б ты ногу сломала, то и ты бы премию с грамотой получила. А ещё у нас на осень соревнования по плаванию запланированы. Плавать-то хоть умеешь?

— Умею, но сейчас я котлетами обожралась. Домой приду и засну, вскрикивать стану.

Товарки лоснились то ли от пота, то ли от комбикорма, которым они потчевали читателей и персонал. Воскресений и праздников они не жаловали, потому что столовая была закрыта и они не имели возможности запихивать себе в горло фарш — свинина с говядиной в равных пропорциях. Представить их плачущими было трудно. Да и их присутствие в плавательном бассейне казалось нежелательным.

По субботам в 15-00 в актовом зале библиотеки проводились вечера русской поэзии и романса «Свеча горит и догорает». На фоне хорошо заметного заклинания «Книга — источник знаний!» полногрудая дива выводила:

Ночи безумные, ночи бессонные, Речи несвязные, взоры усталые... Ночи, последним огнём озарённые, Осени мёртвой цветы запоздалые!

Народу набивалось много, люди молчали и прели, никто не хихикал, даже молодёжь отчаянно хлопала, а некоторые пожилые сотрудницы так вообще роняли слезу. И это несмотря на конец трудовой недели. Словом, живи — не хочу.

Тем более что в библиотеке имелся зальчик со скучным названием — спецхран. Как и слово «спецслужбы», этот «спецхран» выговаривался с обморочным придыханием. Ещё бы! Тысячи книг, триллионы букв, составленных в преступном порядке. Их чтение могло изуродовать ранимую советскую душу. Дверь без надписи — для своих, рентгеновский взгляд хранительницы, тёмные стены, никаких окон, мёртвый люминесцентный свет с потолка. В общем, бункер. Однако на самом-то деле проникнуть туда не составляло труда — стоило только пошевелить мозгами, что было привычно. Лично я записался соискателем в заочную аспирантуру, заявил актуальную тему — «Критика правых, левых и центристских утопических течений в буржуазной литературе, культуре и философии» — и получил добро на доступ к сокровищам мировой мысли. Если б я написал «Критика отсталого учения мудаков-йогов» или «Реакционная сущность инопланетян», меня бы только ими и потчевали, а с такой-то антисоветской темой я читал что душе угодно. Бердяев с Франком, Солженицын с Гитлером, Фрейд и Ницше. Чего там только не было! Альбом Сальвадора Дали. Ренегат Роже Гароди. Я с ним не во всём соглашался, но имя звучало волшебно. Они и «Молот ведьм» в спецхран засунули — ведьмы были строго-настрого запрещены. Раздолье — ни одного похвального слова в защиту коммунизма или лично товарища Брежнева! Мусоля какого-нибудь злобного Авторханова, я частенько желал, чтобы этот Брежнев поскорее сдох, но одновременно оглядывался: казалось, что ты засел в подполье, вот-вот ворвётся солдат со снайперской винтовкой и тебя немедленно закуют в кандалы, выведут на чистую воду без права переписки и во дворе расстреляют. Только тебя и видели. Вот такой я был впечатлительный. Впрочем, как все мы.

Книги не выдавали на вынос, зато я писал конспекты с наиболее яркими высказываниями, которые зачитывал жене Кате, тестю с тёщей, переплётчику Васе и другим верным знакомым. Глаза горели, языками цокали, я ощущал свою востребованность. Словом, жизнь была наполнена высоким просвещенческим смыслом. «Поделись краденым», — просил по телефону Гашиш, это был у него такой пароль. Он приходил с бутылкой, мы выпивали поровну, закусывали шоколадкой. Он был сладкоежкой и этого не скрывал. Я же честно делился с ним знаниями, ничего не утаивал. Его-то как раз больше всего интересовали йоги, их философия и система дыхания. Он уже научился кое-что лечить руками — когда он снимал Кате головную боль, ей казалось, что она имеет дело с раскалённым утюгом. Не с таким, как сегодня, электрическим, удобным и лёгким, а с настоящим, чугунным, который калят на газу.