Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

После убытия Гашиша из моей жизни как-то раз пронеслась весть, что в небе Анголы непонятно каким способом сбит американский транспортный самолёт с кучей штурмовиков. Радиостанция «Свобода» называла их миротворцами, а наших советников — полевыми командирами бандитских формирований. «Правда» же злорадно сообщила о бесславной гибели платных наёмников, стервятник которых героические партизаны марксистской ориентации подстрелили то ли из обыкновенного автомата, то ли из духового ружья с глушителем. Историки, мол, докопаются до истины, которая при любом раскладе находится в нашей стране. А про советников «Правда» вообще промолчала. Но я-то знал, что за люди работают в газетах и на радиостанциях. Грош им цена. Я-то сразу сообразил, что дело в лазере, это был Гашишов размашистый почерк. Моё поколение научили метко стрелять и писать без орфографических ошибок. Из чего и чем — не имело значения. Чем я был лучше? Чем хуже? Я жил вместе со своей страной и был несчастлив.

Раз в год накануне моего дня рождения мне звонил один и тот же мужчина, чтобы бесцветно произнести четыре слова: «Поздравляем, ваш друг жив». И — всё, гудки, молчание, бросили трубку. А может, это был вовсе и не человек, а записанный навсегда на магнитную плёнку голос. Наука и техника стремительно развивались, человечество находило это удобным.

Гашиш хорошо различал цвета: конечно, я был зелёным — язва желудка и двусмысленность бытия меняли цвет кожи, сосали телесный сок. Но всё-таки с рождением Нюши жизнь моя стала прибавлять в смысле. Поначалу я боялся брать дочку на руки. Ладони — большие, Нюшенька — маленькая. Я боялся уронить её или сделать больно. В этом отношении она походила на перезрелую грушу. Любоваться можно, но лучше не трогать. Она родилась с густыми волосами на голове, глаза — чуть раскосые, на крестце — синее пятнышко. Всё как положено монголоидам. Ба'бка-то у меня рязанская, во время татарского ига кочевники там сильно грешили. Так тогда было принято. Недаром в иных языках это синее пятнышко именуют «печатью Чингисхана». Вскоре пятно у Нюшеньки исчезло, волосы вдруг порусели. Но ресницы остались прежними — длинные, с крутым выгибом. А веки у неё от рождения были двойными — никакие татары не сумели испоганить нашу исконную европеоидность.

Несмотря на текущие внешние изменения, я всё равно именовал Нюшеньку монголочкой. Стал на руки брать, считал неровные зубки и подбрасывал к потолку. А она повизгивала от счастья. Она умела улыбаться любой частью тела—даже пяткой, когда я её целовал. Разве мог я её покинуть хотя бы на время? Я ощущал себя мохнатым зверем, которому следует меньшого зверька вылизывать и кормить грудью. Мне казалось, что Нюшеньку родил я.

Потом Нюшенька неожиданно превратилась в существо членораздельное — настал период вопросов, на которые не так просто давать ответ.

— Папочка, ты ведь плакал, когда меня ещё не было? — Очень часто.

— А когда я родилась, стал весёлым?

— Да, именно так, вот те крест.

Я и вправду перекрестился, хотя это был непривычный мне жест.

— Доченька, как ты думаешь, почему дворовая кошка стала такой упитанной? Может, мышей объелась?

— Это лёгкий вопрос. Она беременна. Ты меня хва-люешь, что я такая умная? Это мама мне про кошку сказала и отчего дети родятся: от любви.

— А что, по твоему мнению, делают у неё в животе котятки?

— Как что? Играют в прятки.

При этих словах Нюшенька залезла под кровать, ноги торчали наружу, она кричала: «Ищи меня!»

— Папочка, а чем растёт человек?

— Может быть, шеей?

— Нет, тогда бы у него отвалилась голова. Раз не знаешь, тогда скажи, зачем тебе на груди волосы?

— Как зачем? Защищают от пыли.

— Не от пыли, а от ос. Помнишь, как оса ужалила меня в пальчик? Я-то знаю, почему осы такие злые. Они хотели стать божьими коровками, но не смогли.

— Да, ты права.

Я тоже не раз замечал, что неисполненные желания плохо сказываются на моём характере.

— А почему совы спят без подушечек?

— Ты лучше спроси, зачем людям подушки нужны.

— Хорошо, спрашиваю.

— Это одному богу известно.

— Тогда познакомь меня с ним.

— Хорошо, познакомлю, но только попозже, он сейчас в отпуске.

При такой тренировке я мог бы легко переквалифицироваться в богослова.

— Папочка, а ты умрёшь?

— Умру, никуда не денусь.

— Так куда ты денешься на самом деле?

— Наверное, вознесусь на облако. Там мне будет мягко путешествовать. Я буду на тебя оттуда смотреть и радоваться, какая ты у меня красивая.

— А я умру?

— Это нескоро и совсем не страшно.

— А я полечу на облаке? Или хотя бы на воздушном шаре?

— Наверняка.

— И мы станем играть с тобой на облаке в куклы? И я буду настоящей королевой?

— Да, доченька, да. Только учти, что лучше всего быть королевой Арктики. Там у тебя не будет подданных, а от них королевам — одни хлопоты.

— Нет, Снежная Королева мне не нравится, она злая. А с мамой на облаке я буду играть?

— Надеюсь, что да. Лучше спроси у неё, это дело личное и очень ответственное^

— Я не расслышала, ты сказал — наследственное?

— Тебе виднее, думаю — да.

Тут Нюшенька замолчала — видно, готовилась сделать важное заявление. Так и оказалось.