Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

Вася разыскал меня и попросил денег взаймы. Я не дал: у самого не было, все свои сбережения я потратил на сборник. Вместо этого я накормил Васю кубинской варёной картошкой. Сладковатая, будто мороженая. Своя-то рождаться вдруг перестала. Эта была месть земли за общий недостаток любви. Когда Вася подкрепился, я спросил его: «Как там твоя нетленка?» Он важно ответил: «Пишу». «А как обстоят дела с музеем твоего имени?» — не унимался я. «Регулярно стригу ногти и волосы, собираю экспонаты», — так же деловито сказал Вася.

В общем, пришлось Васе всю свою квартиру сдать каким-то подозрительным негоциантам, в военные времена их называли мешочниками, теперь они переквалифицировались в «челноков». Они летали с огромными баулами в Китай или Турцию, набивали их лёгкими изделиями местной кустарной промышленности и торговали на пустырях и рынках. Вася же уехал на быстром поезде, сработанном в ненавистном Советском Союзе, в городе Калинине, ныне Твери. Умчал в Костромские леса, в брошенный дом в обезлюдевшей деревне. Там и затерялся его след.

Что сказать переплётчикам в утешение? Довольно скоро и напечатанные типографским способом книги перестали пользоваться устойчивым спросом. Если когда-то я следил за своими гостями, чтобы те не упёрли книгу, то теперь книг не воровали даже в обезлюдевших библиотеках. Квартирные воры тащили всё подряд, но оставляли книжные стеллажи нетронутыми. Наверное, они были занятыми людьми, читать им было некогда. Мне известен единственный случай книжного воровства: из квартиры известного пианиста вор прихватил с собой «Мастера и Маргариту», но оставил на прежнем месте концертный рояль. Но случай этот — явное недоразумение, поэтому происшествие широко освещалось газетами. Наверное, это был не настоящий вор, а случайный прохожий библиофил, которому почитать было нечего.

Но не всё было так плохо. Птиц в лесах не убавилось, они тупо щебетали утрами. Бездомных собак тоже развелось до чёрта, они совокуплялись прямо напротив мрачного здания бывшего ЦК КПСС. До революций и карнавалов им не было дела. Это радовало.

Никого в стране силком уже не держали, подданный воспринимался в качестве лишнего рта, но напуганные голодранцами посольства пили невкусную русскую кровь, тянули с визами как могли. Так что уехать успели далеко не все. От отчаяния некоторые нетерпеливые люди превращались в террористов, захватывали самолёты на внутренних рейсах и велели пилотам держать курс куда позападнее. Менее решительные рассказывали анекдоты. О том, что какой-то идиот захватил машиниста метро на станции «Марксистская» и приказал ехать в Нью-Йорк. Что тому оставалось делать? Пожал плечами и объявил так, чтобы услышали пассажиры во всех вагонах: «Следующая остановка — „Бруклинский мост"».

Всемиров-Кашляк, как и положено настоящему победителю, отвалил в Германию, получал скромное пособие за не до конца сожжённый еврейский народ. Немецкий язык вызывал в нём отвращение, учить его он не стал. Развлекал себя тем, что в цементной квартирке смотрел советские фильмы про взятие Берлина, в котором он поселился. Теперь уже навсегда. Качество видеоаппаратуры было хорошим, видимость — отличной, копировальные возможности человека росли с каждым днём. Я не знал, чем порадовать своего учителя, и послал ему валенки.

Что потеряла Россия с исходом евреев? И что потеряли они? В российском рассеянии они были людьми воздуха, а стали всего лишь израильтянами, немцами и американцами. Кашляк же был гражданином земного шара, а стал русским. Затем, наверное, и уехал.

Повезло живописцам. Они отъезжали ненадолго в какой-нибудь вечный Рим, располагались под какой-нибудь парижской шаткой лестницей, скоренько малевали что-нибудь побезысходнее. Кухню в коммуналке, сточные воды, мошонку в тумане. И — боже упаси! — никаких там весенних берёзок, пышной сирени или счастливых детских лиц. Циничные торговцы канцелярскими принадлежностями специально для этой братии приступили к выпуску художественных наборов для взрослого творчества, куда они не клали тюбиков с красным, голубым, зелёным и тому подобными оптимистическими цветами. Полученными от мутной смеси полотнами родители пугали непослушных инфантов и чилдренов. Запад, как ему от веку и положено, уныло гнил, умилялся своей политкорректностью, которая заключалась в том, что людям с разным цветом кожи было великодушно позволено подметать мостовые, за-

[гаженные белым человеком. В любом случае идиотов там становилось больше привычного. Мутные картины в этих условиях продавались неплохо, экспортной пошлиной не облагались, российские художники были довольны своим мастерством и находчивостью.