Нежданно-негаданно

Григорий увидел на завалинке Шабалдина, позвал его, завел в малуху.

— Давай, Геннадий Петрович, за моего отца выпьем, — Григорий полез за верстак, разгреб стружки, достал начатую бутылку.

— Я на работе, Григорий Егорыч. Не могу.

— Ты за отца моего выпить не хочешь, рыло воротишь? Да и день рабочий уж кончился…

Шабалдин смолчал, вышел на улицу.

Григорий допил водку, закусил хлебом и луком, потом поплелся по ограде, выбросил в огород бутылку.

На пригонные ворота взлетела курица и запела.

— Не к добру поет дурацкая птица. Дай, Геннадий Петрович, наган, я пристрелю ее! — крикнул Григорий.

— Не могу, Гриша. У меня патроны казенные и со счету.

Григорий швырнул в курицу поленом, она закудахтала и слетела внутрь пригона.

— Начальство из себя гнешь, — пробурчал Шабалдину Григорий и зашагал в избу. Егор Кузьмич был в прежнем состоянии. Вскоре Григорий заснул, на пороге сидя.

V

Егор Кузьмич не говорит и не шевелится вот уже две недели, но веки он поднимать может, смотрит и людей узнавать начинает, понимает разговоры…

…Погода начинала меняться, из-за заречной стороны наплывали серые лоскутки туч, порой они побрызгивали на поля, ветер тянул холодный; осень дохнула на деревню, а позавчера иней выпал, приморозив мелкое в огородах, вот-вот жди дождей да заморозков.

Андрей мотался по полям, торопился с уборкой, к отцу заскакивал только вечерами. Он видел, что отцу стало лучше, не поборола его болезнь, и врачиха сказала, что сейчас уж выдюжит и жить станет, если в третьи не ударит.

На Григория Андрей рассердился всерьез, собрал правление и добился исключения старшего брата из колхоза.

Григорий устроился в соседнем леспромхозе, который вечно не выполнял план, заработки были плохие, и рабочих не хватало. Работающих в леспромхозе из деревни в лесосеки на машине возили, обратно — тоже. А Григорию там еще лучше стало: можно не каждый день на работу ходить, когда с большого похмелья — здесь не выгонят, дружков тут таких достаточно, прижилися они.

С Егором Кузьмичом все время находилась Авдотья, она уже не работала, радостно ей было, что дело у отца на поправку пошло. Она решила, что до конца за отцом ходить станет, у ней уже мыслей не было ехать к Геннадию, хоть и звал шибко. Как это родного отца бросить — бог покарает. Самой, может, так придется. «На веку, как на долгом волоку». И она, как могла, старалась, ухаживала за отцом.

Еще через неделю Егор Кузьмич почувствовал, что легче ему становится, тяжесть с головы сползла и с тела скатилась куда-то к ногам, а потом и с ног ушла. Он ощутил правую руку и ногу тоже, пальцы почувствовал, пошевелил ими — двигаются, руку согнул, лицо пощупал. «Слава богу, отхожу. Кому из-под меня возить охота, да и не по нутру мне эк». Правую ногу в колене согнул, потрогал рукой, язык ощутил — шевелится. «Надо позвать Авдотью», — но получалось: «Адо-Адо». Тяжелый, толстый язык, заплетается, мало ему места во рту, но хоть маячить рукой можно, показать…

Авдотья была на кухне, услышала звуки, вышла торопко, увидела: отец рукой ей маячит, на ногу показывает и произносит: «Во, во», сгибает ногу и руку тоже, отходят, мол.

Радость охватила Авдотью, отец справляется с недугом, так и вставать со временем сможет, двигаться потихоньку, на еду потянет, силы появятся, слава богу.

Вечером заехал Андрей, увидел, что отец осиливает болезнь, на душе легче стало.

Назавтра Егор Кузьмич позвал Авдотью, выговорил слово «стать» и рукой ей помаячил — помоги, дескать.

Авдотья и обрадовалась и испугалась.

— Рано, тятенька, наверно. Тожно повременил бы.

Егор Кузьмич замахал рукой. «Не», — повторил.

Авдотья не посмела противиться, подхватила его за спину, потянула. Егор, упираясь правой рукой, помог ей. Сел. «Ну! Ну!» — сказал, большой палец показал хорошо!

У Авдотьи слезы на глазах выступили. Егор Кузьмич заметил, неприятно ему стало, замахал рукой: «Не, не», — не надо значит.

Авдотья обложила его подушками, посидел, квасу попил, потом лег… доволен… легче.

Вскоре Егор Кузьмич уже сам вставал, пил, ел потихоньку самостоятельно, выговаривал простые, легкопроизносимые слова, что не мог сказать — рукой показывал, или на бумаге калякал — понять можно было.

…Через месяц Егор Кузьмич уже передвигался с костылем по избе и в ограду «выползал».

Уборку закончили, Андрей стал посылать Авдотью к Геннадию.

— Сейчас посвободнее стало, отец уж на ногах, у меня станет жить — поезжай! Да вот-вот Галина с Юркой приедут.

Авдотья не соглашалась, не могла осмелиться, потом ответила: «Как отец скажет — так и будет. Как ведь ему поглянется еще наше намерение».

Когда Андрей стал звать отца к себе и сказал, что надо бы отпустить Авдотью к Геннадию, Егор Кузьмич даже обрадовался.

— Пусть, хорошо, ладно совсем.

— Авдотье говорил: «Еть, еть. Так и надо. Ладно».

Авдотью проводили. Егор Кузьмич говорил: «Эк, эк, ладно».

Андрей перевез отца к себе.

А тут вскоре и Галина с Юркой приехали, — к матери на Волгу заезжали, вот и припоздали. Пришли они домой, когда Андрей был в поле, даже телеграмму не дали, неожиданно любит приезжать Галина.